Книга Бладшот, страница 10 – Гэвин Смит

Бладшот так и замер, вытаращив глаза.

Серебристые, многогранные графитовые панцири защищали алые мышечные волоконца рук, выполнявших сложнейшую микрохирургическую операцию: маленькие машины сшивали поврежденную кожу и плоть воедино.

– Что это за штуки? – спросил Бладшот.

– Биомеханические автоматы. Мы называем их нанитами. Они инстинктивно улучшают ваш организм, и, что самое важное, незамедлительно реагируют на серьезные травмы, восстанавливая поврежденные ткани.

В голосе Хартинга слышалась немалая гордость. Снова мальчишка с пробиркой…

Вынув ладонь из-под линз микроскопа, Бладшот уставился на нее, не в силах поверить собственным глазам. Кожа была бледна, но совершенно цела: от пореза даже следа не осталось!

– Хотите сказать, все они – у меня в крови? – спросил он.

– Нет. Они и есть ваша кровь.

С этими словами Хартинг снова повернулся к компьютерной клавиатуре и вывел на монитор какую-то видеозапись. В углу экрана возникла надпись: «ПРОЕКТ “БЛАДШОТ”».

Точно завороженный, не в силах оторвать от экрана глаз, Бладшот смотрел, как кремниевые механизмы вселяются в студенистые, амебоподобные электронные клетки раковой опухоли. Все это выглядело, точно атака, стремительное вторжение. Вот стайки крохотных роботов слились с клетками, а затем в токе крови подопытного животного заклубилось нечто вроде облака металлической взвеси. Бладшот затаил дух.

– Добившись успеха во внедрении их в отдельные системы органов, мы решились попробовать полное внедрение.

Бладшот бросил взгляд на горячий, алый, идеально круглый шрам посреди груди.

– Ну да, еще бы, – пробормотал он.

Кадр снова сменился, и на экране появилась лабораторная мышь. Поднявшись на задние лапки, зверек мелко, часто дышал. В груди его мерцал, пульсируя, неяркий алый огонек.

«Вылитый я», – подумал Бладшот.

– Подобно тому, как нашему телу требуются калории, нанитам тоже нужна своя, особая энергия. Ее обеспечивает наша лаборатория, – сообщила Кей Ти.

Эта новость Бладшоту пришлась не по вкусу: уж очень похоже на зависимость.

– Также, подобно нашему телу, чем усерднее наниты трудятся, тем больше энергии потребляют, – добавил Хартинг.

– А свет откуда? – спросил Бладшот.

– Тепловое излучение. Тепло генерируют наниты, без сна и отдыха старающиеся спасти жизнь этой мыши, – объяснил Хартинг.

«Спасти?» – мысленно усомнился Бладшот, однако все это объясняло, отчего его шрам горяч на ощупь.

Мышь на экране рухнула набок и замерла. Красный огонек в ее груди угас.

– Ту самую мышь, которая только что сдохла? – спросил Бладшот.

Хартинг призадумался.

– Надо признать, первые результаты оптимальными не назовешь, – отвечал он.

– Так, может, перемотать дальше, сразу к оптимальным? – предложил Бладшот. Происходящее нравилось ему все меньше и меньше.

– Оптимальный результат – это вы, так как теперь мы научились отслеживать уровень энергии.

– И перезаряжать пациента, когда ее уровень понижается, – добавила Кей Ти.

Необходимость в «перезарядке» тоже не внушала радужного настроения: опасения насчет зависимости подтверждались.

Бладшот придвинулся ближе к экрану. Теперь экран заполнили тучи занятых делом нанитов. Он просто не знал, что и думать, как все это воспринимать. Сравнивать было не с чем (впрочем, с материалом для сравнений у него вообще было небогато). Что же он должен чувствовать? Возмущаться учиненным над ним насилием? А может, дивиться чудесам науки? Пожалуй, Бладшот склонялся к последнему, вот только никак не мог свыкнуться с мыслью о том, что эти крохотные машинки на экране живут в его теле. Опять же – пусть точно он этого знать и не мог, но сильно подозревал: обычные люди вряд ли сочтут этакие чудеса технологически осуществимыми.

– Хотите сказать, эти-то штуки и вернули меня к жизни? – спросил он.

– Да, – ответила Кей Ти.

Выходит, он – и вправду чудовище Франкенштейна… Правда, одно из лучших, ни перед чем не останавливающихся, невероятно крутых чудовищ Франкенштейна – если, конечно, ему не соврали, но до Канзаса-то так далеко, что сомневаться в их словах причин нет. По крайней мере, до поры до времени.

– И у нас неплохо получилось! – добавил Хартинг, не упуская возможности похвастать успехом.

– Тогда почему я ничего не помню? – спросил Бладшот.

В конце концов, если эти наниты способны починить мясо, отчего б им и память не починить?

– Не знаю, – со вздохом признался Хартинг. – Неизведанная территория. Насколько я могу судить, наниты спасли жесткий диск, но данные потеряли. Однако это неважно.

Вот тут Бладшот был с ним в корне не согласен.

– Но я же не разучился ходить. И говорить не разучился, – возразил он, повернувшись к Кей Ти. – И помню…

– Да, вы еще вспомните множество всевозможных вещей, – заверил его Хартинг. – Важно другое: теперь вы знаете много из того, чего не знали раньше. Каков будет квадратный корень из семи тысяч девятисот двадцати одного?

Бладшот изумленно поднял брови. Такое к известным ему вещам уж точно не относилось.

– Откуда мне знать? – буркнул он, но вдруг почувствовал в голове, под черепом, нечто крайне странное, а порождала это ощущение все та же осведомленность о том, что происходит в его теле. Казалось, извилины серого вещества щекочет паучьими лапками разряд электричества.

– Восемьдесят девять, – ответил он Хартингу.

Доктор торжествующе улыбнулся.

– А как будет «зима»… ну, не знаю… скажем, по-гэльски?

Опять то же ощущение, только слабее… Бладшот вспомнил, как будет по-гэльски «лето», и «осень», а после:

– Зима… «геере», – ответил он.

Все это объясняло и голос, зазвучавший в голове, когда он впервые пришел в себя, и как он сумел опознать основные части нанитов, увидев их на экране.

– А кто получил Нобелевскую премию по литературе в пятьдесят третьем? – спросил Хартинг, весьма довольный собой.

– Уинстон Черчилль. Сказавший: «Империи будущего – это империи разума»… вот это круто!

Странное дело: информация словно бы поступала откуда-то извне, однако он все это просто знал. И в то же время в глубине души чувствовал, что эти знания – не его. Нет, ни этих, ни любых других знаний он вовсе не отвергал – просто не думал, будто сам был настолько ученым, настолько начитанным парнем. Он явственно чувствовал зов какой-то остаточной личности, будто бы объявившей войну разуму, потенциально способному стать оружием в той же степени, что и тело.

– А кого изображают статуи перед Стеной Реформации? – продолжал Хартинг.