Книга Призраки Орсини, страница 40 – Алекс Джиллиан

– Нет, конечно, – с усмешкой отвечает Джейсон, ставит стакан на стол, и смотрит на меня.

– Ух ты, – удивленно восклицаю я, заметив следы царапин на его правой щеке и шее. – Я думал, вы прошли эту стадию. Ты до сих пор не подрезал когти своей кошечке?

Доминник мрачнеет, берет бутылку, чтобы плеснуть себе еще виски.

– Выпьешь?

– Я – пас. Есть еще планы на сегодня, – отрицательно качаю головой. – Так что с Лекси? Ты опять трахнул одну из пациенток Джейн Кларк? Я видел ее, кстати. Она сделала вид, что меня не заметила. Вот неблагодарный народ, эти бабы.

– А за что ей тебя благодарить? – ухмыльнулся Джейсон. – Она теперь под прицелом, как и все мы. Ты же не сказал ей, чем она рискует, соглашаясь работать в закрытом частном заведении на человека, которого не существует.

– Я говорил, но она плохо слушала, считая количество нулей в гонораре. И, вообще-то, идея была твоя.

– Не моя, – мрачно качнул головой Джейсон.

– Хорошо, Лекси решила себя развлечь таким образом и заодно поиграть в мать Терезу. Так что не так ей теперь? Наигралась? Или ты, все-таки, залез на очередную новенькую и побитую жизнью, и не только жизнью, – с иронией прохожусь взглядом по Джейсону, замечая несколько ссадин на костяшках пальцев, сжимающих стеклянный стакан.

– Лаура Памер умерла вчера. Лекс хотела поехать на похороны. Пришлось убеждать, что это плохая идея, – выдал Джейсон. Внутри что-то тревожно екнуло, нарисовав в голове образ настырной юной красавицы, которая долгое время пыталась сокрушить мои принципы. Точнее, мой единственный принцип. Последний раз мы виделись три месяца назад, не при самых красивых обстоятельствах.

– Что случилось?

– Не знаю. В коме была. Отравилась снотворным, что ли. Не знаю. – Раздраженно пожал плечами Джейсон. – Лекс словно с цепи сорвалась. Джейн пришлось делать ей укол, чтобы утихомирить. Она и сейчас в отключке.

– У нее мать умерла, это можно понять, – напряженно произношу я. – А что с руками? Ты опять за старые привычки, Джейс?

Доминник опускает взгляд на сбитые костяшки.

– Нет, не об Лекс, хотя, черт знает, как я сдержался. Она меня вынуждала, выпрашивала. Умеет она разбудить во мне зверя.

– Я не знаю, что тебе сказать.

– И не надо ничего говорить, – отмахивается от меня Доминник. – С каждым днем становится все только хуже. Какое-то обострение с тех пор, как мы вернулись в Нью-Йорк. Пора бы привыкнуть к тому, что ее жизнь пройдет здесь и со мной. Может, Джейн опять ей что-то поет. И молчат обе. Суки, – рычит он.

– Здесь ее дом, Джейсон. Быть рядом с родными и не иметь возможность видеть их, это непросто. Прояви понимание.

– Я не умею, – Доминник делает глоток виски и с грохотом ставит на стол. – Единственное, что она должна понимать, это то, что я, и только я, говорю ей, что делать, как и когда.

– Помнится, Лекси и раньше не была согласна с твоей позицией.

– А когда меня это волновало? – ухмыльнулся Джейсон. Провел пальцами по всклоченным темным волосам, поправляя их. – Ладно, хрен на этих баб. Что у нас дальше?

– Я перешлю тебе данные в течении недели, которые нужно взять в разработку.

– Сроки?

– Месяц-два. Чаще не стоит, иначе могут возникнуть подозрения.

– Что с Ривьерой? Тебе не надоело еще кувыркаться с его горячей женушкой?

– Пока нет, – небрежно пожимаю плечами. – Дальше видно будет. Эм говорит, что он сдает позиции. После его смерти, тебя воскрешать придется. Готов к переполоху?

– Главное, чтобы он не понял, что это ты проредил его команду, – иронично ответил Джейсон.

– Мы, Доминник. Мы, – холодно поправляю его я. Он салютует мне снова наполненным стаканом.

– Это только начало, – с ухмылкой произносит Джейсон. Я смотрю в его черные глаза и вижу в них отражение своих мыслей.

Андреа

– Ты можешь переехать к нам, Андреа. Я поговорил с Линдой, и она рада будет принять тебя. Только не отказывайся сразу. Подумай хорошенько. Я понимаю, как это выглядит, и тебе сейчас хочется послать меня к черту, но одной оставаться в такой момент тяжело. Я хочу, чтобы ты жила с нами…

Я не слышу, что он говорит. Неотрывно смотрю на скрещенные на столе запястья. Час назад мы вернулись с похорон в квартиру, которая теперь принадлежит отцу. Я подписала документы, отказавшись от своей доли. Он положил мне на счет мою часть от примерной стоимости квартиры, хотя, по большому счету, меня сейчас мало волновало будущее. Где я буду жить, что я буду есть – какая, к черту, разница?

Все его слова и благие намерения бессмысленны. Я ненавижу воздух, которым он дышит. И мечтаю, чтобы отец поскорее свалил из квартиры. Сегодня меня не выселят. И я имею полное право предаться горю в одиночестве.

Не случилось ничего неожиданного. Все эти месяцы я знала, что мама умрет, но, в глубине души, все-таки теплилась надежда на чудо. Но когда его не случилось, мне даже легче стало. Ужасно звучит, но жить в ожидании хуже. Я не могла ей ничем помочь. Никто не мог. Надо отдать должное отцу, он тоже проявлял заботу, приходил в больницу, оплачивал дорогостоящие препараты. И на похоронах даже всплакнул. Может быть, он был искренним, и действительно любил ее. Уверена, что любил, но кому от этого легче? От этой любви ничего не осталось, когда они столкнулись с трудностями и потерями. Разве не должно быть наоборот?

– Уйди, пожалуйста, – произношу тихо, не поднимая на него глаза. Я слышу, как он тяжело вздыхает, кладет руку мне на плечо.

– Я люблю тебя, Андреа. Ты моя дочь, и я всегда буду заботиться о тебе.

– Теперь у тебя есть еще и сын, – усталым, безжизненным тоном, замечаю я.

– Но от этого ты не перестала быть моей дочерью, – мягко произносит он.

– Я просто хочу побыть одна.

– Тебе нужно поплакать. Нельзя все держать в себе.

– Ты не можешь знать, что мне нужно, – холодно отвечаю я. – Тебе пора. Тебя ждут жена и сын.

– Андреа, я приду завтра за ответом.

– Я не буду жить с твоей семьей.

– Ты тоже моя семья!

– Нет. С тех пор, как ты бросил нас в самый сложный момент. Нет! – последнее слово я выкрикиваю. Скидывая его руку со своего плеча, вскакиваю на ноги и отхожу в конец кухни. – Уйди!

Отец виновато смотрит на меня. Он кажется расстроенным и постаревшим, но не убитым горем. Его сыну два месяца. Ему есть ради чего жить… Мне хочется разбить об него что-нибудь. Хочется кричать и бросаться ножами.

– Прости меня, Дреа, – произносит он, опуская глаза, поворачивается, и идет к входной двери.

Я подхожу к окну, глядя вниз. Наблюдаю, как отец выходит на улицу, ловит такси и уезжает. Закрываю глаза, прижимаясь лбом к прохладному стеклу, чувствуя, как огромная тяжесть свинцом давит на грудь. Я не могу сказать, что это самый ужасный день в моей жизни. Потому что в последнее время именно так чувствую себя постоянно. И больше не верю, что хуже быть не может. Может, и непременно будет.