Книга Полутона, страница 64 – Сарина Боуэн

Отправляя в мусорное ведро очередную порцию бумаги, я понимаю, что застряла на одной бесчувственной мысли. Моей матери было что сказать о мужчинах. Но ни один мужчина никогда не переступал порог нашего дома помимо тех, кто приходит починить технику или проверить счетчики.

Почему? Страх? Как и у Фредерика, который перестал водить после того, как врезался в дерево.

И не важно, что говорила мама, в эту самую секунду я готова отдать что угодно, чтобы позвонить ей и излить душу. Что угодно.

Я прибираюсь в комоде, что дает мне возможность занять чем-то руки. Убираю все заколки и расчески в верхний ящик. Меняю простыни на постели, завязывая в них всю грязную одежду.

Включая старый пылесос, который мы купили в секонд-хенде, я атакую комки пыли в углу спальни. Комната стала выглядеть лучше. Старой футболкой я даже вытираю пыль на столике. Там стоит мамина шкатулка, под ней свободный от пыли прямоугольник. Кладу шкатулку на кровать, пока прибираюсь.

Шкатулку я вытираю в последнюю очередь. Открыв крышку, откладываю подставку с мамиными украшениями и рассматриваю фотографии внизу. Я, сидящая с улыбкой на коленях у Санты. Мне шесть или семь. Мама говорила, что, когда я была маленькой, мы на каждое Рождество ждали в очереди, чтобы увидеть Санту, а в последний момент я всегда трусила и убегала.

Мама обожала эту историю.

– Однажды мы стояли в очереди дважды, потому что ты клялась, что готова с ним поговорить. Бесполезно.

Кладу фотографию на кровать и смотрю на следующую. На снимке тоже я, на сцене во время своего последнего, весеннего, концерта. Я не видела этой фотографии раньше и не знала, что она существует.

Это было всего за месяц до ее смерти.

Перебираю другие фото. Несколько школьных снимков – те самые, ужасные, в неестественной позе на фоне занавешенной серой стены. И фотография нас с Хейзом, улыбающихся на фоне торта в мой день рождения. Насчитала тринадцать свечей на торте. Это было через два года после того, как отец Хейза покончил с собой.

Я рассматриваю улыбку Хейза на фотографии и прихожу к выводу, что в ней нет ни намека на печаль. Может, через год мне тоже станет легче.

На дне шкатулки лежит блестящий желтый конверт. Достаю его. Он плохо заклеен и открывается, как только я провожу ногтем по краю. Внутри стопка фотографий одинакового размера, вероятно, сделанных в одно время.

У меня перехватывает дыхание при виде первой из них.

Со снимка на меня смотрят молодая версия моей мамы и Фредерик. Он обнимает ее одной рукой, а другая у нее на колене. Мама косится на него и смеется. На них шорты и кроссовки, они сидят на ступеньках какого-то крошечного дома. Но меня удивляют не молодые лица и длинные волосы, а выражение маминого лица. У нее такая влюбленная, такая беззаботная улыбка, что это меня потрясает.

Никогда не видела, чтобы она смотрела так на кого-то.

На следующем снимке у Фредерика борода. Он сидит без майки в кресле, в руках гитара, а мама стоит позади него, положив руки ему на плечи. Ее пальцы чувствуют себя так уверенно на его оголенной коже, что меня бросает в дрожь. Это именно то, что я никогда не могла представить, – они двое вместе. Нескрываемая радость на мамином лице меня поражает.

Я даже не понимаю, что плачу, пока не прибегает Аврора.

– Что случилось? – Она садится на кровать. – О! Это твоя мама.

Аврора берет стопку снимков и перебирает их.

– Где это? – Она указывает на фото. Фредерик стоит на тропинке с гитарой на боку. За ним желтые и оранжевые осенние листья. На следующем фото рядом с ним мама.

Они целуются.

Я вытираю глаза тыльной стороной ладони.

– Понятия не имею. Никогда раньше не видела эти фотографии. Она обманывала меня.

Аврора выглядит напуганной.

– Обманывала? Насчет снимков?

Киваю. Я много раз спрашивала у мамы, есть ли у нее его фотографии. Когда немного повзрослела, спрашивать, конечно, перестала и начала искать в интернете.

– Дорогая, она не хотела вспоминать об этом. Ее несложно понять.

– Нет, сложно! – вскрикиваю я. На следующем фото они вдвоем склонились над картой. Его пальцы смахивают прядь волос с ее плеч. Мамина рука на его руке.

Они такие счастливые.

Настоящая ложь, понимаю я, не в том, что фотографии существуют, а в том, что на них изображено. Каждый раз, когда мама упоминала о нем, казалось, будто он причинил ей боль, словно это была болезнь. Но это неправда. Мама любила его.

Это не было сомнительной случайностью или дешевой ошибкой.

– Ей просто не повезло, – вздыхает Аврора, откладывая снимок на кровать. На нем Фредерик тащит ее на спине посреди какой-то поляны. – Сколько ей было, когда она умерла?

– Тридцать восемь.

Аврора вытирает глаза.

– Она могла бы влюбиться снова, нет?

Я не знаю. Мое восприятие ее претерпевает огромные изменения. Мама, которую я знала, измеряла риски и оценивала пипеткой. Она верила, что удовольствия нужно откладывать на потом. Однако, очевидно, так было не всегда. И я – та, кто превратил счастливую девчонку на фото в усталую женщину, работающую двойные смены в больнице.

Увидев следующую фотографию, я щурюсь. Но потом издаю удивленный возглас.

– Dios ^[18]! – восклицает Аврора. – Твоя мама играла на барабанах?

Это она на сцене, держит палочки над барабанами. Ее волосы собраны в пучок на затылке.

На бас-барабане наклейка «Блюз Дикого города».

– Дикий город, – говорит Аврора. – Прямо как в песне.

У меня нет слов. Я не знаю, как справиться с удивлением. На фото Фредерик у микрофона, а бас-гитара стоит на стойке.

Всю свою жизнь я пыталась понять своего отсутствующего отца. И все это время ничего не знала о маме.

– Кто сделал фото? – спрашивает Аврора. – Кто это? – Она показывает последний снимок, на котором три человека. Трое лежат в траве, а рука одного мужчины поднята, чтобы сделать селфи.

Я даже не задумалась о том, кто мог делать фотографии.

– Это Эрни, – говорю медленно. – Когда у него еще были волосы. – Беру конверт и переворачиваю. «Хэтэуэй», – написано в углу.

– Какое счастье, что Эрни фотографировал и теперь эти снимки твои.

Я не уверена. У меня кружится голова.

* * *

Следующие несколько дней тяжелые.

Большую часть года Клэйборн был моим Хогвартсом – отдельное место в моей жизни, где все в основном хорошо. Однако горе нашло меня и в Нью-Гэмпшире. Мне просто грустно. Печаль висит надо мной, словно туча.