Книга Новое сердце, страница 27 – Джоди Пиколт

Я не в пещере живу, чтобы не знать того, что говорилось о Шэе Борне, но был совершенно не склонен поверить в его мессианство. Насколько мне известно, существовал единственный Сын Бога, и я знаю, кем Он был. Что до умения Шэя Борна устраивать шоу – что ж, когда-то я видел, как Дэвид Блейн заставил исчезнуть слона на Пятой авеню в Нью-Йорке, и это тоже не было чудом. Просто и понятно: в мою задачу входило не вникать в бредовые фантазии Шэя Борна, а лишь помочь ему перед казнью принять Иисуса Христа как своего Господа и Спасителя, чтобы оказаться в Царствии Небесном.

А если я сумею попутно помочь ему пожертвовать сердце, пусть так оно и будет.

Через два дня после происшествия на первом ярусе я подъехал к тюрьме на своем мотоцикле. В мыслях все время крутились строчки из Евангелия от Матфея, когда Иисус обращается к своим ученикам: «Ибо алкал Я, и вы дали Мне есть; жаждал, и вы напоили Меня; был странником, и вы приняли Меня; был наг, и вы одели Меня; был болен, и вы посетили Меня; в темнице был, и вы пришли ко Мне». Ученики – честно говоря, немного неотесанные – смутились. Они не могли припомнить, чтобы Иисус был наг, болен или сидел в темнице. И Иисус ответил им: «Так как вы сделали это одному из сих братьев Моих меньших, то сделали Мне» ^[6].

В тюрьме мне вновь вручили бронежилет и защитные очки. Дверь на первый ярус открылась, и меня отвели по коридору к камере Шэя Борна.

Все это не так уж отличалось от исповедальни. В металлической двери камеры были просверлены небольшие отверстия, и я мог мельком видеть Шэя. Хотя мы были примерно одного возраста, у него был вид пожившего человека. Виски его поседели, но он был по-прежнему худым и жилистым. Я медлил, ожидая, что он узнает меня и начнет барабанить в дверь, требуя удалить человека, запустившего в действие механизм его казни.

Но когда ты в церковном облачении, происходит странная вещь: ты не мужчина. Ты кто-то больше и одновременно меньше. Мне нашептывали секреты; я видел, как женщины приподнимают юбки, чтобы поправить колготки. Подобно врачу, священник должен быть невозмутимым – наблюдатель, муха на стене. Спросите у десяти человек, знакомых со мной, как я выгляжу, и восемь из них не смогут сказать, какого цвета у меня глаза. Они просто не присматриваются ко мне.

Подойдя к двери камеры, Шэй заулыбался:

– Вы пришли.

Я сглотнул.

– Шэй, я отец Майкл.

Он прижал ладони к двери. Я вспомнил одну фотографию из улик преступления – эти пальцы, потемневшие от крови девочки. За прошедшие одиннадцать лет я сильно изменился, а Шэй Борн? Раскаивается ли он? Достиг ли зрелости? Стремится ли, как и я, вычеркнуть из памяти свои ошибки?

– Привет, отец! – завопил кто-то (позже я узнал, что это был Кэллоуэй Рис). – Нет ли у вас тех ваших облаток? Умираю от голода.

Проигнорировав его, я сосредоточил внимание на Шэе:

– Значит, как я полагаю, вы католик?

– Меня крестила приемная мать. Тысячу лет назад, – ответил Шэй и взглянул на меня. – Вас могли бы отвести в комнату для переговоров, куда обычно приводят адвокатов.

– Начальник тюрьмы сказал, что мы должны поговорить здесь, около вашей камеры.

Шэй дернул плечами:

– Мне нечего скрывать.

«А вам?» – услышал я, хотя он этого не говорил.

– Во всяком случае, как раз там нас заражают гепатитом C, – проронил Шэй.

– Заражают гепатитом C?

– В день стрижки. Каждую вторую среду. Нас отводят в комнату для переговоров и стригут машинкой под бокс. Лезвие номер два, даже если хочешь подлиннее на зиму. Зимой здесь не так уж жарко. Начиная с ноября здесь жутко холодно. – Он повернулся ко мне. – Как это выходит, что в ноябре не могут дать тепло, а сейчас пусть было бы прохладно?

– Не знаю.

– Это на лезвиях.

– Простите?

– Кровь, – сказал Шэй. – На лезвии бритвы. Кто-то порежется, кто-то другой подхватит гепатит C.

Вести этот разговор было все равно что смотреть, как прыгает супербол.

– С вами это случилось?

– Это случилось с другими, значит случилось и со мной.

Так как вы сделали это одному из сих братьев Моих меньших, то сделали Мне.

У меня поплыло сознание: я надеялся, виной тому сбивчивая речь Шэя, а не приближение панического приступа. Я страдал от этих приступов уже одиннадцать лет, с тех самых пор, как мы приговорили Шэя.

– Но в основном у вас все в порядке?

Сказав это, я прикусил язык. Глупо спрашивать умирающего о его самочувствии.

А в остальном, миссис Линкольн, подумал я, как вам пьеса?

– Мне одиноко, – ответил Шэй.

Я автоматически произнес:

– С вами Бог.

– Ну, – откликнулся Шэй, – Он не силен в шашках.

– Вы верите в Бога?

– А вы почему верите в Бога?.. – Он сделал паузу и, наклонившись вперед, вдруг напряженно спросил: – Вам известно, что я хочу пожертвовать свое сердце?

– Об этом я и пришел поговорить.

– Хорошо. Никто больше не хочет помочь.

– А ваш адвокат?

– Я отказался от него, – пожал плечами Шэй. – Он израсходовал все апелляции, а потом заявил, что надо пойти к начальнику тюрьмы. А тот даже не из Нью-Гэмпшира, вы об этом знали? Он родом из Миссисипи. Я всегда хотел увидеть эту реку, отправиться по ней на плавучем казино, как какой-нибудь карточный шулер. Они там еще есть?

– Ваш адвокат…

– Он хотел, чтобы начальник тюрьмы смягчил мой приговор, но из этого ничего не получилось. И я отказался от него.

Я подумал о Койне, о том, как он был уверен, что все это лишь уловка Борна для отмены казни. Мог ли он ошибаться?

– Шэй, вы говорите, что хотите умереть?

– Я хочу жить, – ответил он, – поэтому должен умереть.

Наконец-то хоть за что-то можно было уцепиться.

– Вы будете жить, Шэй, – сказал я. – В Царствии Отца. Независимо от того, что происходит здесь. И независимо от того, сможете ли вы пожертвовать свои органы.

Неожиданно его лицо потемнело.

– Что это значит – смогу ли?

– Ну, это сложно…

– Я должен отдать ей свое сердце. Должен.

– Кому?

– Клэр Нилон.

У меня отвисла челюсть. Эта специфическая часть просьбы Шэя не попала в СМИ.

– Нилон? Она имеет какое-то отношение к Элизабет?

Я с опозданием понял, что обычный человек, не присутствовавший на коллегии присяжных по делу Шэя, не мог столь быстро распознать это имя. Но Шэй был слишком взволнован и не заметил.