Книга Новое сердце, страница 40 – Джоди Пиколт

Я подняла руки:

– Сдаюсь! Надеюсь, твоя встреча пройдет удачно.

Я выбежала из офиса, промчавшись мимо белого письменного стола с белым компьютером и администраторшей – почти альбиносом – не останавливаясь, до машины на парковке. Там я пыталась объяснить себе, что плачу не потому, что, сама того не желая, подвожу людей.

Я застала отца в его офисе, арендованном помещении в торговом центре, поскольку он был раввином без синагоги, где он писал проповедь для Шаббата. Едва я вошла, как он улыбнулся, потом поднял палец, прося минуту, чтобы закончить блестящую мысль, которую излагал. Я стала бродить вокруг, поглаживая корешки книг на иврите и греческом. Ветхий Завет, Новый Завет, книги по оккультизму, теологии и философии. Я взяла в руки старое пресс-папье, которое смастерила ему в детском саду. Нарисованная скала больше походила на краба, хотя теперь она казалась мне очень похожей на амебу. Потом сняла с полки свою детскую фотографию в акриловой рамке.

Уже тогда у меня были толстые щеки.

Отец закрыл ноутбук:

– Чему обязан этим сюрпризом?

Я поставила снимок обратно на полку из красного дерева.

– Ты когда-нибудь сомневался, что человек на фото и тот, которого видишь в зеркале, – одна и та же персона?

– Вечный вопрос, не так ли? – рассмеялся он. – Рождаемся ли мы с предопределенным характером или сами формируем себя? – Он встал и, обойдя вокруг стола, поцеловал меня в щеку. – Ты пришла поговорить со своим стариком на философские темы?

– Нет, я пришла, потому что… не знаю, зачем я пришла.

И это было правдой: моя машина вроде как сама поехала в сторону его офиса, и, даже поняв, куда еду, я не стала менять маршрут. Люди приходили к отцу за советом, когда их что-то беспокоило. Почему бы не прийти и мне? Я опустилась на старый кожаный диван, который помнила с самого детства.

– Как думаешь, Бог прощает убийц?

Отец сел рядом со мной:

– Разве твой клиент не католик?

– Я говорила о себе.

– Черт возьми, Мэг! Надеюсь, ты избавилась от оружия?

– Папа, – вздохнула я, – я не знаю, что делать. Шэй Борн не желает стать олицетворением борьбы против высшей меры наказания, он хочет умереть. Да, я могу все время повторять себе, что можно два раза съесть один и тот же пирог: Шэй добивается того, чтобы умереть на своих условиях, а я добиваюсь того, чтобы детально изучить смертную казнь и чтобы Верховный суд отменил ее. Но все это не исключает ужасного факта: к концу дня Шэй будет мертв, и я буду ответственна в той же мере, что и штат, подписавший ордер. Может быть, мне следует убедить Шэя, что его приговор можно отменить, что надо бороться за свою жизнь, а не за смерть.

– Думаю, он этого не захочет, – сказал отец. – Ты не убиваешь его, Мэгги. Ты выполняешь его последнюю волю – искупить вину за причиненное зло.

– Покаяние посредством пожертвования органа?

– Скорее, что-то вроде тшувы ^[11].

Я уставилась на него.

– Ладно, – усмехнулся он. – Я забыл об амнезии после воскресной школы на иврите. Для евреев покаяние – это стиль поведения, когда человек понимает, что совершил что-то плохое и решает измениться в будущем. Но «тшува» означает «возвращение». Внутри каждого из нас есть искра Божья, которая проявляется в непритворной набожности или, с другой стороны, приводит к чему-то маргинальному. Грех, зло, убийство – все это имеет способность маскировать нашу истинную сущность. Тшува подразумевает возвращение к Божественной сути, до того скрытой. Когда мы раскаиваемся, то обычно испытываем печаль – из-за сожалений о том, что привело нас ко злу. Но, говоря о возвращении, о восстановлении связи с Богом, мы испытываем радость. Мы радуемся больше прежнего, потому что наши грехи отдаляли нас от Бога… а на расстоянии любовь всегда сильнее. – Отец подошел к детскому фото, которое я поставила на полку. – Я знаю, что Шэй не еврей, но, возможно, в этом корень его желания умереть и отдать свое сердце. Тшува – это о достижении чего-то Божественного, чего-то за пределами телесных границ. – Он взглянул на меня. – Кстати, это ответ на твой вопрос о фотографии. Ты сейчас внешне не такая, какой была, когда сделали этот снимок, но сущность твоя не изменилась. Эта часть тебя такая же, как в твои полгода, и она одна и та же для меня, для твоей мамы, для Шэя Борна и для всех людей на свете. Эта частичка нас имеет связь с Богом, и на этом уровне мы все идентичны.

Я покачала головой:

– Спасибо, но от этого мне не легче. Я хочу спасти его, папа, а он… он совсем этого не хочет.

– Компенсация – один из шагов, который человек делает для возвращения на праведный путь, – сказал отец. – Очевидно, Шэй понял это чересчур буквально: он отнял жизнь у ребенка, поэтому обязан матери вернуть жизнь другого ребенка.

– Но это неверное уравнение, – заметила я. – Ему следовало бы вернуть Элизабет Нилон.

Отец кивнул:

– Это то, о чем раввины толкуют много лет со времен Холокоста: если жертва мертва, хватит ли у родных сил простить убийцу? Жертвы – это те люди, перед которыми он должен искупить вину. А те жертвы обратились в пепел.

Я выпрямилась, потирая виски:

– Это так сложно.

– Тогда спроси себя, как правильно поступить.

– Я не могу ответить даже на прежние вопросы.

– Что ж, – сказал отец, – возможно, стоит спросить Шэя.

Я заморгала. Так просто. Я не видела своего клиента с момента нашей первой встречи в тюрьме, поскольку все переговоры по поводу акта реституционного правосудия велись по телефону. Может, мне действительно нужно было выяснить, почему Шэй Борн был так уверен в своем решении, чтобы потом объяснить это себе.

Наклонившись, я обняла отца:

– Спасибо, папа.

– Я ничего не сделал.

– Все же ты более интересный собеседник, чем Оливер.

– Не говори этого кролику, – пошутил отец, – а то он будет царапаться еще сильнее.

Я встала и пошла к двери.

– Позвоню тебе позже. Ой, и кстати, – добавила я, – мама опять ужасно на меня злится.

Я сидела под яркими флуоресцентными лампами в переговорной, куда для встречи со мной привели Шэя Борна. Он попятился к окошечку, чтобы с него сняли наручники, и сел за стол напротив меня. Я заметила, что у него маленькие руки – пожалуй, меньше моих.

– Как продвигаются дела? – спросил он.

– Хорошо. А как ваши?

– Нет, я имел в виду мой иск. Мое сердце.

– Ну, мы дождемся вашего завтрашнего разговора с Джун Нилон. – Я помедлила. – Шэй, как ваш адвокат, я хочу задать вам вопрос… – Я подождала, пока он встретится со мной взглядом. – Вы действительно считаете, что единственный способ искупить вину за содеянное – это умереть?