Онлайн книга «Тайна булгаковского «Мастера…»»
|
А через три дня произошло событие, которое с полным правом можно назвать вехой в булгаковском творчестве: в романе о дьяволе был переименован герой. Судя по всему, Михаил Афанасьевич много размышлял над бухаринским докладом о поэзии. Ведь главный герой его романа тоже именовался «поэтом». И вот 15 сентября 1934 года этот безымянный герой потерял свой поэтический статус. К нему впервые обратились как к «мастеру». А это (согласно древнеиндийскому учению о «дхвапи») означало, что отныне всё, что напишет булгаковский «мастер», будет заключать в себе двойной, тайный смысл. Как и в докладе Бухарина, мастер в романе о дьяволе писался с маленькой буквы. А самочувствие и настроение у Булгакова всё никак не улучшались. И 16 сентября… «… до семи часов утра разговор — всё на одну и ту же тему — положение М[ихаила] А[фанасьевича]». А тут ещё осложнились отношения Е.А. Шиловского с молодой графиней Марианной. В дневнике Елены Сергеевны появилась запись: «20 сентября. Днём долго гуляли с Марианной Толстой. Она мне рассказывала все свои беды, про свою несчастную любовь к Е[вгению] А[лександровичу]. Просила совета». 13 октября помощь потребовалась уже Михаилу Булгакову — обострились прежние недуги: «У М[ихаила] А[фанасьевича]плохо с нервами. Боязнь пространства, одиночества. Думает — не обратиться ли к гипнозу». 15 октября: «Нервы у М[ихаила] А[фанасьевича] расстроены, но когда мы идём вместе, он спасается тем, что рассказывает что‑нибудь смешное». 18 октября: «Днём были у В.В.Вересаева. М[ихаил] А[фанасьевич] пошёл туда с предложением писать вместе с В[икентием] В [икентьевичем] пьесу о Пушкине, то есть чтобы В[икентий] В[икентьевич] подбирал материал, и М[ихаил] А[фанасьевич] писал… Старик был очень тронут…обнял М[ихаила] Афанасьевича]. Сначала В[икентий] В[икентьевич] был ошеломлён — что М[ихаил] А[фанасьевич] решил пьесу писать без Пушкина (иначе будет вульгарной) — но, подумав, согласился». 20 октября 1935 года Булгаковы купили рояль. А в тетради, специально заведённой для внесения дополнений к роману о дьяволе, появилась фраза, похожая на клятву: «Дописать прежде, чем умереть». После гипнотических сеансов, проведённых доктором С.М. Бергом, стали заметны первые результаты лечения: «После гипноза у М[ихаил] А[фанасьевич] начинают исчезать припадки страха, настроение ровное, бодрое и хорошая работоспособность. Теперь если бы он мог ещё ходить один». Запись от 21 ноября: «„Бег“ не разрешили. М[ихаил] А[фанасьевич] принял это с полнейшим спокойствием». В тот же вечер во время очередного сеанса гипноза доктор Берг… «… внушал М[ихаилу] Афанасьевичу], что завтра он пойдёт один к Леонтьевым». 26 ноября позвонил Жуховицкий и бесцеремонно спросил: «Что вам пишут из Парижа?» Зато на следующий день… «В десять вечера М[ихаил] А[фанасьевич] поднялся, оделся и пошёл один к Леонтьевым. Полгода он не ходил один». 29 ноября все центральные газеты сообщили об отмене хлебных карточек. А Елена Сергеевна записывала в дневнике: «… вчера на „Турбиных“ были генеральный секретарь, Киров и Жданов… Яншин говорил, что играли хорошо, и что генеральный секретарь аплодировал много в конце спектакля». Для Кирова это был последний в жизни театральный спектакль. Как известно, через два дня, 1 декабря, Сергей Миронович был застрелен в Смольном. И сразу всколыхнулась вся страна. Повсеместно проходившие митинги с требованиями найти и наказать виновных, подхлёстывались статьями писателей и поэтов, которые требовали расстрела всех, причастных к убийству. 4 декабря на второй странице многотиражки «Красный вагончик» (московского вагоноремонтного завода имени Войтовича) были напечатаны стихи под названием «На чеку»: «Человек указательный палец воздел
И тихо курок стронул.
Теснее сплотимся вокруг вождей
Непроницаемым строем!»
С призывом прикрыть своими телами вождей к ремонтникам вагонов обращался поэт Илья Сельвинский. Однако в дневнике Елены Булгаковой те тревожные декабрьские события следов почти не оставили. Зато 9 числа появилась радостная запись о том, что наконец‑то свалилась тяжкая ноша: «Днём — к Вересаеву, отнесли ему, с великим облегчением, последнюю тысячу долга». 31 декабря на страницы дневника легли итоговые фразы уходившего года: «Кончается год. Господи, только бы и дальше было так!» В окружении «знакомцев» В начале наступившего 1935 года Булгаков приступил к сочинению пьесы об Александре Пушкине. Лечение гипнозом продолжалось, самочувствие становилось лучше, и 12 февраля Елена Сергеевна записала: «Днём ходили с М[ихаилом] А[фанасьевичем] на лыжах, по Москве‑реке». А через три дня вновь объявился знакомец, чья загадочная «странность» давно уже не удивляла Булгаковых: «Вечером был Жуховицкий. Вечный острый разговор на одну и ту же тему — о судьбе М[ихаила] А[фанасьевича]. — Вы должны высказаться… Должны показать своё отношение к современности… — Сыграем вничью. Высказываться не буду. Пусть меня оставят в покое». 23 февраля доктор Берг написал своему пациенту: «Бесконечно рад, что Вы вполне здоровы, иначе и быть, впрочем, не могло — у Вас такие фонды, такие данные для абсолютного и прочного здоровья!» Оптимистично настроенный врач, конечно же, не знал, что жить его пациенту осталось совсем немного — всего четыре года. И что никакой гипноз не в силах отодвинуть страшную роковую дату А Михаил Булгаков не забывал об этом никогда и потому всё чаще впадал в уныние. Но когда в начале марта неожиданно прислал письмо друг детства и юности Александр Петрович Гдешинский, связь с которым была утеряна, Булгаков тотчас откликнулся, не без юмора сообщив о себе: «Жену мою зовут Елена Сергеевна. И живём мы втроём: она, я и 8‑летний Сергей, мой пасынок, — личность высоко интересная. Бандит с оловянным пистолетом и учится на рояле». Но наступившая весна не радовала. 14 марта Булгаков признавался в письме Павлу Попову: «А за окном, увы, весна. То косо налетит снежок, то нет его, и солнце на обеденном столе. Что принесёт весна? |