Онлайн книга «Тайна булгаковского «Мастера…»»
|
«Мне все говорят о моих ошибках, и никто не говорит о главной из них: ещё с 1929‑30 года мне надо было бросить писать вообще. Я похож на человека, который лезет по намыленному столбу только для того, чтобы его стаскивали за штаны вниз для потехи почтеннейшей публики. Меня травят так, как никого и никогда не травили: и сверху, и снизу, и с боков. Ведь мне официально не запретили ни одной пьесы, а всегда в театре появляется какой‑то человек, который вдруг советует пьесу снять, и её сразу снимают. А для того, чтобы придать этому характер объективности, натравливают на меня подставных лиц». А Елена Сергеевна заносила в дневник высказывание другого «агента»: «9 октября. Дмитриев. Говорил, что нужно написать новую картину в „Беге “, тогда пойдёт пьеса. Вздор какой!..» И всё чаще врывались в жизнь отголоски репрессий: «13 октября. В газетах о снятии Бубнова с должности…» Режим продолжал избавляться от нелояльных, от правых, левых и прочих, запятнавших себя общением с троцкистами. Эта тема была тогда очень актуальна. Не случайно в агентурной сводке так подробно говорится о том, как к политическим процессам относится писатель Булгаков: «Для меня нет никаких событий, которые бы меня сейчас интересовали и волновали. Ну, был процесс — троцкисты, ну, ещё будет — ведь я же не полноправный гражданин, чтобы иметь своё суждение. Я поднадзорный, у которого нет только конвойных. Что бы ни происходило в стране, результатом всего этого будет продолжение моей травли». Но вернёмся к дневнику Елены Сергеевны. «16 октября … долгий разговор с Керженцевым о „Петре“, о „Минине“. Смысл тот, что всё это надо переделывать… 23 октября. Выправить роман (дьявол, мастер, Маргарита) и представить… 27 октября. Миша правит роман… 5 ноября. Пильняк арестован …» Бориса Пильняка арестовали 28 октября 1937 года. На даче в Переделкино, где отмечался семейный праздник — трёхлетие сына. В десять часов вечера в доме появился незваный гость. Борис Андреевич хорошо его знал — не раз встречался с ним в советском посольстве в Японии. Лучезарно улыбаясь, гость мягко проговорил: «— Николай Иванович срочно просит вас к себе. У него к вам какие‑то вопросы. Через час вы будете дома. Возьмите свою машину, на ней и вернётесь. Николай Иванович хочет что‑то у вас уточнить». Пильняк поехал на встречу с Николаем Ивановичем, наркомом внутренних дел Н.И. Ежовым. С тех пор Бориса Андреевича Вогау, писавшего под псевдонимом Борис Пильняк, никто больше не видел. Он сгинул в казематах Лубянки. Но он ли один? Вернёмся к дневнику Елены Булгаковой. «11 ноября. Оказывается, Добраницкий арестован». Чем‑то, значит, не угодил «агент» Добраницкий новому начальству — людям Ежова. Но не зря говорят, что свято место пусто не бывает. Исчезнувшего «друга» Добраницкого тут же надёжно заменил другой не менее надёжный «друг», актёр Григорий Конский: «Позвонил Конский — соскучился, — можно придти? Пришёл, но вёл себя странно. Когда М[ихаил] А[фанасьевич] пошёл к телефону, Гриша, войдя в кабинет, подошёл к бюро, вынул альбом оттуда, стал рассматривать, подробно осмотрел бюро, даже пытался заглянуть в конверт с карточками, лежащий на бюро. Форменный Битков». А вот запись от 12 ноября 1937 года: «Вечером М[ихаил] А[фанасьевич] работал над романом о Мастере и Маргарите». Обратим внимание, слово «мастер» — с заглавной буквы. Елена Сергеевна ещё не привыкла к тому, что своего героя Булгаков писал с маленькой буквы. И вдруг — неожиданное предложение. Ещё летом вахтанговцы обратились с просьбой инсценировать роман Сервантеса. 24 июня Елена Сергеевна записала: «Письмо от Кузы. Предлагает делать Мише „Дон Кихота“. Булгаковы стали размышлять. Размышляли полгода. 1 декабря в дневнике появилась запись: «Звонил Куза о „Дон‑Кихоте“. Браться?.. Не браться?.. Денег нет, видно — браться». 3 декабря (после посещения дирекции Вахтанговского театра): «Мучительно подписывать договор. Торговались плаксиво. Деньги должны дать по частям». 7 декабря: «Получили деньги, вздохнули легче. А то просто не знала, как жить дальше. Расходы огромные, поступления небольшие. Долги». 14 декабря 1937 года в Большом театре состоялась премьера оперы «Поднятая целина». Елена Сергеевна в тот же вечер записала: «… на „Поднятой целине“ был Генеральный секретарь и, разговаривая с Керженцевым о репертуаре Большого, сказал: — А вот же Булгаков написал „Минина и Пожарского“». Михаил Афанасьевич тотчас отправил в Ленинград письмо Асафьеву: «Дорогой Борис Владимирович!.. 14 декабря я был приглашён к Керженцеву, который сообщил мне, что докладывал о работе над „Мининым“, и тут же попросил меня в срочном порядке приступить к переделкам в либретто, на которых он настаивает». Работа вновь закипела. Руководство Большого театра, недовольное тем, как реагирует на происходящее с оперой Асафьев, стало подыскивать нового композитора. Булгаков тут же послал новую телеграмму в Ленинград: «Немедленно выезжайте Москву». За этой телеграммой полетели другие, затем были посланы письма. 26 декабря Елена Сергеевна записала: «Звонок из Ленинграда, но говорит не Асафьев, а жена его, и повторяет только одно — „Ваши письма расстроили Бориса Владимировича“. Михаил Афанасьевич сердился, говорил мне потом, что ни одно доброе дело не остаётся без наказания». В канун нового 1939 года Булгаков слёг с гриппом. Болея, размышлял о трудной судьбе «Минина и Пожарского» и о туманном будущем «Дон Кихота». Ведь о ещё ненаписанной пьесе ему тоже говорил Керженцев — на той декабрьской встрече после премьеры «Поднятой целины». Елена Сергеевна записала тогда, что Платон Михайлович… «О „Дон‑Кихоте“ сказал, что надо сделать так, чтобы чувствовалась современная Испания. О, ччёрт!..» В Испании, как известно, в тот момент шла гражданская война, в которой Советский Союз поддерживал республиканцев. Каким образом это должно было отразиться в булгаковской пьесе, понять было невозможно. Вновь обратимся к агентурной сводке. В ней затрагивалась и испанская тема. Стукач‑доносчик передавал по начальству такие слова Михаила Булгакова: |