Книга Гелий-3, страница 21 – Ярослав Гжендович

Робсон глотнул водки и задумался с таким видом, будто собирался прыгнуть с вершины водопада.

— А ты мог бы заснять разных шишек, политиков, олигархов, как они хлещут водку и, например, едят панду?

— Что-что едят?!

— Гигантскую панду, зажаренную целиком на вертеле, не помню, с яблоком во рту или нет. Ну, знаешь — такой черно-белый мишка, символ вымирающих видов, эмблема Фонда дикой природы?

— Слушаю внимательно, хотя у меня зарождаются сомнения. Сколько их осталось? Пятьдесят? Насколько мне известно, за убийство этого создания в Китае полагается расстрел. Не представляю себе, как такое можно вообще раздобыть. Но, повторяю, — внимательно слушаю.

— Логика, Фокус. Какое самое дорогое блюдо в мире?

— Астраханская икра? Я в этом не особо разбираюсь.

— Нет-нет. Вообще самое дорогое. Теоретически. Вне зависимости от реноме шеф-повара, который его приготовил, и класса ресторана. Я про самый дорогой ингредиент.

— Я же говорил — я не разбираюсь в эксклюзивной кухне. Как-то раз ел омара, но не более того. Оказался вполне неплох.

— Подумай. Самый дорогой ингредиент, который труднее всего добыть. Почти невозможно.

— Любовь?

— То, чего нельзя достать. То, что охраняется.

— Давай сначала, а то я начинаю путаться. В твоем ресторане подают панду?

Робсон вздохнул.

— Ясное дело, что не в ресторане. Думаешь, это блюдо дня? Есть зал на самом верхнем этаже — Яшмовый, не помню, как это будет по-кантонски. Банкетный зал для ВИПов. Чаще всего его снимают китайцы, высшего уровня. Для них ужин, который они устраивают для партнеров по бизнесу, — демонстрация собственного могущества.

— И сколько стоит такой ужин на несколько десятков персон?

— Ты бы всю жизнь не расплатился, но их могущество не в этом. Просто швыряться деньгами мало. Впрочем, ты что, думаешь, это все какие-то утонченные… ну, не знаю… принцы или еще кто? И они знают имена знаменитых шеф-поваров? Или их удивит закуска из редких и эксклюзивных ингредиентов, о которых они никогда не слышали? Но если хозяин вечера в состоянии заказать посреди гребаной Европы блюдо из тигра, то это, наверное, произведет впечатление?

— Тигр?! Он вообще съедобен?

— Это необязательно должно быть вкусно. Это должно быть нечто дорогое, такое, что невозможно достать, скандальное и нарушающее всяческие правила. Если некто подает тебе на ужин панду, стейк из кита, дельфина или тигра — значит, он может все, соображаешь?

— Ясное дело, соображаю, только у меня это как-то в голове не укладывается.

— Так как, берешься?

— В смысле? Что ты хочешь? Дать мне пригласительный билет?

— Дашь мне аппаратуру, а я сниму. Ты продашь, и поделим деньги. Поровну.

— Отпадает. Забудь. Без вариантов.

Робсон стал похож на остолбеневшего хорька.

— Что такое? Ведь…

— Ты не умеешь. Все испортишь и сразу же попадешься.

— Любой умеет. Даже дети.

— Дети снимают, как кто-то падает с велосипеда, или как какой-нибудь перебравший псих пытается улететь с балюстрады балкона на юг. «Таофэном» за один евро, и чаще всего случайно. Там же охрана и мониторинг. Вам разрешают иметь на работе омнифоны? Какую-нибудь электронику? Нет никаких рамок, сканеров? Ты сумеешь отснять материал так, чтобы никто об этом не знал? Одновременно наливая водку из холодильника Ким Чжон Хака, подавая тарталетки с яйцами птицы додо и улыбаясь гостям? Одним глазом глядя на мир, а другим в видоискатель камеры? Управляя жестами так, чтобы никто ни о чем не догадался?

— То есть ничего не получится?

— Что не получится? Тебе просто нужен профессионал, вот и все.

— А ты как это сделаешь?

— Точно так же, как трахаются ежики.

— Что?

— Ну… осторожно. Это уже мое дело. Есть способы, только ты должен меня туда внедрить.

— И как же?

— Как официанта, помощника или как это там называется. Вы никогда не берете на подмену людей с аутсорсинга, из какого-нибудь агентства или еще чего-нибудь?

— Только не в Яшмовый.

— Подумай.

Робсон уставился куда-то в пространство, морща брови, покачал головой, а потом вдруг на какое-то время окаменел.

— Кто знает… попробую позвонить в пару мест. Может, и выйдет. Да что там, все равно меня вышвырнут под зад.

— Ладно, сейчас мы ненадолго выйдем, включим омники, и я перешлю тебе визитку. Правила таковы: если сумеешь меня внедрить на подобное мероприятие, я сделаю материал. Насколько это выполнимо, и стоит ли качество ивента такого риска, решаю я. Мы не знакомы и не общаемся. Впрочем, ты все равно не будешь знать, снимаю я или нет. Если ивент получится, я его вывешиваю. Если он пойдет и наберет пять кило заходов, получишь обычную ставку информатора — пять кило евро. Если заходы превысят мега, получишь премию — пять процентов. Таковы правила в этой профессии. Берешься?

Робсон надолго задумался, вновь сверля взглядом забитую народом темноту зала.

Норберт закурил, внимательно наблюдая за ним и ища признаков какой-либо фальши, провокации или обмана, заученных жестов, заранее заготовленных реакций.

Похоже было, что Робсон в самом деле размышляет, высчитывая возможный риск. Все в его позе и мимике говорило о нерешительности и взвешивании шансов. Либо он был вдохновенным актером, либо действительно говорил правду.

— Сейчас не могу сказать, получится ли, — наконец сообщил он. — Это примерно как внедрить тебя в операционную. В дорогой черной клинике.

— Ясное дело, — успокоил его Норберт. — Я просто спрашиваю, устраивают ли тебя такие условия. Берешься или нет?

Робсон судорожно сглотнул.

— Берусь.

— Хорошо, — кивнул Норберт. — Теперь у меня к тебе пара вопросов. Первое — в чем, собственно, дело?

— В смысле?

— В смысле — в чем дело помимо того, что ты боишься потерять работу и заодно хочешь заработать пару евро?

Робсон прикусил губу, молча вертя в пальцах рюмку. Норберт налил ему водки и пододвинул блюдце с огурцами и мелко нарезанной охотничьей колбасой.

— Мне нужно знать, — объяснил он. — Я должен понимать, во что ввязываюсь.

— Меня уволят из-за одной бабы, — выдавил Робсон. — Министра. Кажется, здравоохранения и соцобеспечения. — Он замолчал, а потом снова начал, как бы с другой стороны: — Эти самые панды и прочее — лишь часть всего. Они там чувствуют себя безнаказанными, в своем кругу. Решают свои дела, заключают гуаньси, то есть договоры, и там нет никакой прессы, никаких людей извне, никаких свидетелей. Только мы и стриптизеры. Скажем так… для услады глаз. За нас ручается господин Ву, за них — их агентство, которое и так обслуживает политиков и больших начальников.