Книга Из песка и пепла, страница 41 – Эми Хармон

– Они не ушли, – подтвердил Анджело. – Один из парней возразил, что, если они сбегут, остальных могут наказать.

– Поэтому они продолжали стоять возле открытой двери, отказываясь ей воспользоваться, – простонала Ева.

– Можно ли их за это винить? – ответил Анджело. – Что сделала бы на их месте ты, Ева? Я знаю, что не стал бы спасаться, если бы ты не смогла спастись вместе со мной. Они выбрали остаться со своими близкими.

– Их же убьют, – прошептала Ева.

– Может, и нет, – возразил Анджело чуть слышно.

– Их отправят в лагеря. Ты знаешь слухи, Анджело. Не можешь не знать. Это лагеря смерти.

– Некоторые утверждают, что это просто британская пропаганда. – Анджело не хотелось отнимать у нее последнюю надежду.

– Ты знаешь, Анджело! – И Ева, сморщившись, принялась вытирать слезы дрожащими ладонями. – Ты слышал рассказы солдат. Они видели крематории. Видели общие могилы.

– И все-таки нам кое-что удалось, – добавил Анджело. Сейчас ему нужно было дать Еве хоть что-то – что угодно, чтобы уцепиться и не скатиться в пропасть отчаяния. А еще избавиться от чудовищных видений, которые вызвали в его воображении ее слова. – У некоторых евреев были типичные итальянские фамилии. Мы убедили их встать отдельно с неевреями, которых арестовали по ошибке. Один из пленников знал немецкий, успокаивал всех и переводил им слова солдат, так что неразберихи и наказаний удалось избежать. Немцы сказали, что, если кто-нибудь солжет, его расстреляют на месте. Но риск себя оправдал. СС отпустили всех неевреев. Я поручился за некоторых. Сказал, что они мои прихожане.

Анджело остановился перевести дыхание, и Ева тут же обхватила его руками – в ужасе от опасности, которой он себя подверг, и глубоко тронутая его храбростью.

– Это было кошмарно. Немцы конфисковали все их имущество. Охрана сказала, что это компенсация за тех, кто не сможет работать в трудовых лагерях. Кто окажется слишком слаб, или стар, или юн. Но я видел, что самые ценные вещи прикарманили офицеры. И там была женщина, у которой начались роды. Ева, ей пришлось рожать на бетонном полу. Никто даже не потрудился отвезти ее в больницу. Она родила здоровую девочку.

Анджело осекся, не в силах продолжать. Он так хотел дать Еве надежду, но вместо этого лишился остатков собственной. Медленно подняв руки, он наконец обнял ее в ответ и зарылся лицом в темные волосы.

– Чем дольше я смотрю на мир, тем труднее мне верить в Бога, – признался он сипло. – Но как я тогда могу быть священником? Иногда мне кажется, что верить слишком больно.

– Не верить еще больнее, – прошептала Ева, гладя его по волосам. – Я начинаю думать, что только благодаря Богу хоть кто-то из нас все еще жив.

Анджело лихорадочно стиснул руки у нее на спине, опалив шею хриплым шепотом.

– Я должен вывезти тебя отсюда. Убрать из Рима. Но я не знаю, куда тебя отправить, где ты будешь в безопасности. А еще боюсь окончательно рехнуться, если не смогу каждый день проверять, что ты жива и здорова.

– Сейчас нигде не укрыться, Анджело. И нигде мне не будет лучше, чем здесь. Да, я согласилась уехать из Флоренции, но из Рима я не уеду. Я тебя не оставлю, – добавила Ева мягко.

Удивительно, но его опустошенность давала ей силы держаться самой – хотя бы ради Анджело. Когда смерть ждала за воротами, для притворства было не место. Поэтому она лишь крепче сжала его в объятиях, и они затихли, найдя друг в друге временный покой и утешение, раз ничего иного у них не осталось. Так Ева и уснула, положив голову ему на плечо.

* * *

Домой Анджело возвращался уже в чернильных сумерках, особенно непроглядных перед рассветом. Квартира монсеньора Лучано располагалась всего в нескольких кварталах от старого прихода Анджело и церкви Святого Сердца, где он оставил Еву уже второй раз за сутки. Когда наступит утро, она сможет взять фальшивые документы и самостоятельно вернуться к монахиням Святой Цецилии. Узнав, что в их монастыре облавы не было, Анджело вздохнул чуть свободнее. Ни одна из церквей, обителей и общин, где он разместил беженцев, не попала в списки СС. На некоторое время его подопечные – как евреи, так и итальянцы – оказались в безопасности, однако Анджело понимал, что в ближайшее время ему придется прятать еще очень многих.

Сейчас он собирался несколько часов вздремнуть, а потом вернуться к военному училищу и посмотреть, не удастся ли помочь задержанным евреям чем-нибудь еще.

Анджело поднялся в скромную квартиру, оставил трость и шляпу в прихожей и начал расстегивать пуговицы сутаны, желая только освободиться от громоздкого облачения, наскоро ополоснуться и упасть лицом в кровать. Услышав из гостиной свое имя, он едва не подпрыгнул от удивления. Монсеньор Лучано сидел в пижаме и халате рядом с ненужным сейчас камином, держа на коленях закрытую Библию, – будто слишком устал, чтобы ее читать, но сам вес книги его успокаивал.

– Монсеньор! Вы уже встали или еще не ложились?

– Думаю, справедливым будет любой ответ. – В голосе монсеньора Лучано звучала улыбка. – День выдался просто кошмарным. Как тут уснуть.

Анджело не собирался задерживаться – ему нужно было выспаться, – но он почувствовал, что наставник ждал именно его, а потому тяжело опустился в кресло напротив.

– Где ты был, Анджело? – Вопрос был дружеским, а не обвиняющим, и все же Анджело постарался взвешивать свои следующие слова.

– Дядю, тетю и двух кузенов Евы арестовали во время облавы. Я весь день пытался добиться их освобождения, но в конце концов вынужден был сообщить Еве, что не преуспел.

Это была правда, но простота ее формулировки уже несла в себе ложь. Две короткие фразы не могли передать ни ужас минувшего дня, ни лихорадочные метания Анджело, ни тем более тошнотворное сознание, что в итоге он не сумел спасти практически никого.

– Я волнуюсь за тебя, мой юный друг, – негромко признался монсеньор Лучано.

– Почему? – Анджело тоже волновался, но отчего-то подозревал, что причины их тревог не совпадают.

– Это девушка, из-за которой ты усомнился в своем решении стать священником. Ева. – Монсеньор Лучано явно не забыл ни мучительную исповедь Анджело, ни разговор, который состоялся у них после той ужасной и восхитительной поездки в августе 1939-го.

– Да, это она, – кивнул Анджело, не сводя глаз с духовника.

– Ты любишь ее.

– Да. Люблю. Но сама по себе любовь не греховна, – просто ответил Анджело, хотя эта правда тоже несла в себе ложь.

– Верно. Однако она отвлекает. А ты обещал свое сердце иному.

– Если в Божьем сердце достаточно места для всего человечества, неужели в моем не хватит для двоих?

– Только не когда ты в священническом сане. – И монсеньор вздохнул. – Ты знаешь, Анджело. Знаешь опасность искушений.

– Я люблю ее с детства. Это чувство для меня не ново. Я вырос с ним и к нему привык. Мое сердце все равно принадлежит Господу.