Онлайн книга «Из песка и пепла»
|
Прохожие закричали и принялись указывать пальцами. Не прошло и нескольких секунд – минут? – как в отдалении взвыла сирена, затем другая, и безоблачно-голубое небо взорвалось ревом мстительных фурий. Ева на ватных ногах добрела до футляра, который так и лежал раскрытым посреди тротуара. Осторожно уложила в него скрипку, защелкнула замок и тяжело опустилась на скамейку в ожидании трамвая, который уже был здесь, но не мог ее никуда отвезти. Руки дрожали, горло содрогалось в рвотных позывах, воздух казался расплавленным свинцом. И все же Ева продолжала сидеть, пока в груди у нее разрастался ужас и заставлял каменеть израненное войной сердце и изрешеченные шрапнелью легкие. Неожиданно улица наполнилась немцами со свистками и дубинками; они сгоняли свидетелей в кучу и орали на языке, которого, кажется, никто не понимал. Но Ева понимала. – Кто-то его толкнул! – кричал офицер. – Кто его толкнул? Перепуганная толпа начала оглядываться, словно в поисках преступника, и одна женщина ткнула в Еву, как бы говоря: «Это она!» – Она была с ним, – произнесла женщина по-итальянски. – Девушка со скрипкой. Она была с ним. Несколько офицеров и горстка очевидцев двинулись к скамейке вслед за ее указующим пальцем. Возможно, немцы и не поняли слов женщины, зато однозначно поняли жест. Ева вскочила со скамейки и затрясла головой. – Neinl – выпалила она по-немецки. – Нет! Его не толкали. Он сам бросился под трамвай. Я в этот момент на него смотрела. Двое офицеров отделились от группы и подошли к ней вплотную. – Имя? – рявкнул один, опуская руку на пистолет. – Ева, – ответила она тупо. Фамилию она вспомнить не смогла. После чего сообразила, что фамилию называть как раз не стоило, и невольно порадовалось оцепенению, которое так вовремя связало ей язык. – Документы? Ева порылась в сумочке и поспешила вложить фальшивый паспорт ему в ладонь. Офицер несколько секунд его изучал, затем отдал обратно. – Ты пойдешь с нами. – Что? 3-зачем? – Ева поняла, что говорит по-итальянски, и повторила вопрос по-немецки. – Десять гражданских за одного немца. Таков закон фюрера. Ты видела, что случилось. Кого еще мы должны забрать? – Но он покончил с собой, – запротестовала Ева. – По твоим словам. Иди за мной. – Он вышел на пути и бросился под колеса! – закричала Ева на этот раз по-итальянски, оглядываясь на очевидцев и зная, что хоть кто-то тоже должен был видеть его самоубийство. Но все молчали – тесная кучка перепуганных людей с расширенными глазами. Никто не произнес ни слова. – К нему даже никто не подходил! – продолжала кричать Ева. – Он просто взял и вышел на пути. Кто-то должен был это видеть! Одна женщина наконец кивнула. Ее пример придал храбрости другому очевидцу, и вскоре уже несколько человек наперебой забормотали, подтверждая Евины слова. Однако немецкий офицер или не понял, или предпочел не заметить. Схватив Еву за руку, он протащил ее к автомобилю, который был против всех правил припаркован посреди улицы. Рявкнул что-то двоим напарникам, отдал приказы еще нескольким и грубо запихнул ее на заднее сиденье. Еще через несколько секунд машина тронулась с места, и Ева в одночасье лишилась свободы и надежды. * * * Немецкая полиция обустроила штаб-квартиру на виа Тассо. Это был странный выбор: скромная улочка с жилыми домами и школами, одним концом упирающаяся в полуразрушенную арку, а другим – в Святую лестницу [7]. С самого большого здания свисали красные полотнища с огромными свастиками, особенно аляповатыми на фоне скучного желтого фасада. Внутри оказалась строительная площадка под охраной солдат с автоматами. Немцы провели в Риме меньше шести недель, но, судя по увиденному, были настроены на долгую оккупацию. Часть стен снесли и возвели на новом месте, отгородив кабинеты; вдоль одного из коридоров тянулся длинный ряд камер без кроватей и уборных. Во многих сидели люди. Еву отвели в комнатушку, больше напоминающую чулан, и заперли там в темноте такой кромешной, что глаза привыкли только через несколько минут. Периодически до нее доносились крики или лающие приказы, и она закрыла уши ладонями, чтобы не слышать ничего вообще. Вместо этого она попыталась придумать, как оправдается – если ей дадут такую возможность, – но мысли сами возвращались к меланхоличному немцу и его последним мгновениям. В первую минуту она испытала к нему ненависть, которая стала только сильнее, когда он направил дуло ей в лицо. Но потом Ева увидела его слезы и ощутила его отчаяние. Теперь она его не ненавидела. Просто не могла. Она слишком хорошо его понимала. – Прости меня, – сказал он. И она его простила. От всего сердца. А заодно и дядю Феликса. Три долгих года Ева гнала прочь все мысли о нем. Но сейчас, в темноте камеры, она снова чувствовала его рядом. * * * Ожидание, по ощущениям, заняло многие часы. Ева не знала, сколько прошло времени, но ей отчаянно требовалось в туалет, а горло пересохло настолько, что было больно глотать. Наконец ее выпустили, дали воды и позволили воспользоваться уборной – еще одной комнатушкой с переполненным ведром на бетонном полу, – после чего отвели по лестнице на верхний этаж, по сравнению с которым нижние казались другой планетой. Там Еву проводили в просторный кабинет, где за огромным столом из красного дерева ее ожидал немецкий офицер среднего роста и компактного телосложения. Форма его едва не хрустела, манеры были быстрыми и живыми, а светлые глаза уступали в остроте только тону. – Я капитан фон Эссен. Как ваше имя, Yraulein? – Ева Бьянко. – Она репетировала свои реплики часами. – Что вы делаете в Риме, госпожа Бьянко? – Мой брат – священник в Ватикане. Я переехала сюда, чтобы быть ближе к нему. И в поисках работы. – Как зовут вашего брата? – Анджело Бьянко. Он работает на Папскую курию. – А что, в Неаполе работы не нашлось? Ева покачала головой: – Нет. – Вы очень хорошо говорите по-немецки. Хотя с австрийским акцентом. Она кивнула. – В школе такому немецкому не учат. – Я изучала немецкий и в школе, но у меня был преподаватель музыки – австриец. – Вот как? – Да. – И какой же музыке он вас учил? – Игре на скрипке. Мы проводили вместе много времени. – И где ваш учитель сейчас? |