Онлайн книга «Застывшее эхо (сборник)»
|
– Ты думаешь? – В Лехе не появилось ничего торгашеского, скорее даже некая застенчивость, прямо ранящая при его налитом лице. – Не только я. Заставить миллионы людей действовать по единому плану – для этого не выдумано ничего, кроме армейской субординации: каждый приказ выполняется без обсуждения. Свобода разрушает армию в считанные месяцы, и нашу страну разрушила именно свобода. А мы все хотим найти кого-то одного. Леха вошел в перестройку главным инженером химического завода – производство сам выстраивал: полимеризация, вакуумные процессы, тонкое литье, хромирование, прокат – первая стадия в Акдале, вторая в Арайске, третья в Сладкогорьковске… Их продукцию ждали в Германии, в Голландии, она нужна и космонавтам, и вертолетчикам, и… – И почему же завод стоит? – А почему все стоит? Ты что, с луны свалился? Извини, у меня гипертония, сразу давление подскакивает… – Но твоя версия – почему стоит именно твой завод? – Я думаю, Дюпон постарался: зачем ему, чтобы кто-то под ногами путался – ну вложил большие деньги… А чуркам ничего не надо, лишь бы России чего-нибудь не уступить. – Я думаю, процессами такого масштаба управлять невозможно: если наши друзья не всемогущи, то и враги не всесильны. – Ты это моим детям объясни, а то они каждый день есть хотят. – Все-таки раздражительность разъедала его душу. – Люди на работу ходили без денег, уже анекдоты сочиняли – директор спрашивает: а что они делать будут, если проходную закрыть? – А сам директор куда делся? – Поставили директором Краснохолмского комбината. Он же многих кормил. – Но, может, ваша продукция была слишком дорогая? – Конечно, будет дорогая, если цена за киловатт за потолок полезла! Но можно было обернуться, энергетикам хвост прижать, маленьких электростанций настроить, а не ломать такую махину! – Дюпон, видно, и энергетикам заплатил… – Я сам два года ждал: не может же этот дурдом продолжаться вечно – и упустил время, можно было заняться зерном, цветными металлами… Здесь же все есть: медь, свинец, нефть, железо – можно только продавать за границу и тройные карманы нашивать. Ладно, а то давление подскакивает. Я сломал себя, пошел таксовать. Со знакомых не мог деньги брать, а половина города знакомые. Стал возить в район с вокзала, из аэропорта. Завелись живые деньги. Потом нащупал местечко в Арайске – небольшой вроде бы буфетик, но очень ходкий – мафия вытеснила. Арендовал прилавок в «Целинном» – кормит, и неплохо, сыну по двести долларов в Москву посылаю. Дочь уже сама откладывает… Но из «Целинного» тоже выживают, Цукерман хочет для сына весь магазин купить… Значит, снова надо искать. – Очень это трудно – торговать? – Теоретически нет: в пять часов встать, поехать на мясокомбинат, посмотреть, что загружают, – отрезать и попробовать, следить, что покупатель любит, взвесить, отвезти, выгрузить… Все просто, только каждый день, без отпусков и без больничных. Больше всего я боюсь упасть. Ну если на день слягу, еще ничего, а если на неделю – все раскатится. Как наш Союз. Если что, вместо меня никто за руль не сядет, кому надо не сунет… За сына и рад, и боюсь – просто стучу по дереву: их сейчас так легко потерять – у нас была только пьянка, а теперь наркотики… Откуда эта зараза на нас взялась? – Оттуда, что человек решил, будто он рожден для счастья, как птица для полета. Только при этом не заметил, что полет – это труд, что он имеет конкретную цель. А когда целью стало счастье, самым коротким путем к нему оказался героин. – Я об этом не думал… Сын тоже пытается заработать, он говорит, что в Москве и миллион не деньги. – Деньги, деньги… – Он мне предлагает заняться книгами: он бы мог из Москвы поставлять. Я, бывает, часами наблюдаю за книжным прилавком, что народ берет, – иногда как будто вообще не берут, ну, отрывной календарь купят… Но продавщицы говорят – ничего. Я подумываю, не надо ли переиздать казахских классиков на русском: их по нужде будут изучать, как раньше Маркса – Ленина. – А ты знаешь, что ты молодец? Город рухнул, а ты построил себе избу, натопил и живешь. – Это, ты считаешь, жизнь? – А почему нет? Я боюсь, мы все платим за давнишнюю гуманистическую иллюзию, будто жизнь может быть легкой и беззаботной. А она может быть только трудной или ужасной. Как только люди пытаются устроить рай, так тут же попадают в ад. Семипалатинская вышла, но и за чаем из казахских пиал беседа струится ничуть не хуже. Но надо когда-то и расходиться. «Пегас» по первому звонку уже через двадцать минут долбил нетерпеливым копытом звенящий снег. В черном морозном пекле мы снова обнялись – может, и правда больше не увидимся… Так и случилось. Да, со знакомых денег не брал, да, гипертония, подтвердил Вадим. – Я в свое время хотел, чтобы он буфеты в университете арендовал: раньше вонь стояла, как будто на машинном масле жарили, кексы – великая сушь, гвозди на них можно было выпрямлять, буфетчица к тебе поворачивается с видом «чего пришел?». А сейчас во всех корпусах турки арендуют – ничего особенного, но нам особенного и не надо: печеньице вкусненькое, сосисочка жареная с кетчупом, кофе растворимый, но горячий, в чистом стакане… Продавцы тоже приветливые, хоть и плохо по-русски говорят, – видно, наших с концом вымело. – Теперь где-нибудь Ельц… Назарбаева проклинают. – И ведь зарабатывать могли – нет, злоба, лень оказались даже сильнее жадности. Наутро морозные жар-птицы на окнах были залеплены снегом – разразился один из прославленных акдалинских буранов, прежде валивший заборы, наглухо затромбовывавший двери, но в современной Акдале уже перебивающийся морожеными тополевыми ветками. – С русскими я уже наговорился, – сказал я Вадиму. – Все говорят приблизительно одно и то же, только примеры разные приводят. Сведи-ка меня с каким-нибудь казахом. Но с настоящим – культурным и не прохвостом. – Мурат, – не задумываясь выбрал Вадим. – Он всегда был националистически настроен. И первый из университета вылетел. Мурат окончил нашу школу года на три позже нас, и потому я его не помнил, а он меня знал. Его вполне можно было показывать на выставке достижений ленинской национальной политики: сын партийного работника – и скромный, казах – и золотой медалист, выпускник московского физтеха, защитивший диссертацию в Московском университете. В эпоху обновлений он первым выступил против нового порядка на ученом совете. – Вам нужно подумать о другом рабочем месте, – сказал ему ректор. – А может быть, вам об этом нужно подумать? Однако ноне был не старый режим – Мурат мигом оказался за дверью. Теперь ходит в коммерческих директорах у жены, приватизировавшей аптеку. Относится к работе по-научному, читает книги о маркетинге. Но принял нас по первому звонку. Мы с Вадимом изо всех сил отворачивались от мира, закрываясь перчатками и ежеминутно меняя отмерзающие руки, пряча отдежурившую в карман. Но даже сквозь снежную мглу было видно, что теперь уже и пельменщицы, и мороженщицы попрятались. Только парнишка-шашлычник, рассыпая искры, маяком капитализма притопывал валенками напротив обкома, то есть акимата. Враждебные вихри тщетно трепали его плакат «Вы даже не представляете, до какой степени мы вас ждем!». |