Книга Легенды о проклятых. Безликий, страница 50 – Ульяна Соболева

— Сейчас принесут чан с горячей водой — согреешься, и мы едем в город. Выберем для тебя новую теплую одежду и украшения. В дорогу скоро. На Талладас. Любовнице велеара не пристало тряпье носить. И с этого дня ты спишь в моей комнате. Никаких служанок, горничных. Я сам твоя горничная и служанка.

— Боишься, что не уследят? Боишься, что сбегу от тебя или покончу с собой?

Он усмехнулся. Страшно усмехнулся, как оскалился.

— Нет. Не доверяю никому. Я уже давно разучился бояться. Страх не живет вместе со смертью…только с жизнью. Запомни это, девочка. Когда перестанешь бояться, значит нет больше жизни в тебе.

Горничные принесли еще один чан, и Рейн кивнул на него.

— Давай. Залезай и грейся.

— При тебе?

Пожал плечами.

— А чего я там не видел сегодня ночью? Раздевайся! Или тебе помочь?

— Не подходи ко мне.

Взгляд под маской вспыхнул насмешкой, а чувственные губы снова изогнула ухмылка.

— Ты до сих пор считаешь, что эти твои слова меня удержат? Если ожоги и боль не сдерживали?

Отвернулась от него, сбрасывая покрывало на пол. Стянула сорочку через голову и шагнула в горячую воду. Только сейчас поняла, насколько замерзла. Все тело свело. Пока я молча сидела в чане, он так же молча сидел напротив в кресле, раскинув длинные ноги в сапогах, и курил, пуская кольца дыма к мозаичному потолку. Ужасен и прекрасен одновременно. Я все чаще ловила себя на мысли, что он притягивает взгляд. Что-то есть в нем такое, необъяснимо притягательное. То ли волосы, то ли весь его облик в целом, и эта маска…Мне всегда хотелось её содрать, чтобы обнажить его тайны, так же, как он сдирал с меня одежду.

— Что за песню ты пела, ниада?

— Когда? — сморщилась, промывая порезы на пальцах.

— Там. На карнизе. Ты пела песню.

— Не твое дело, меид.

— Ты одно слово на валласком произносила…где ты его слышала?

— Не твое дело, — повторила и закрыла глаза, чтобы не смотреть на него…чтобы не видеть, как он смотрит на меня.

— Где ты слышала эту песню, ниада?

— Нигде не слышала.

— Значит, сама придумала, маалан?

— Не смей меня так называть! Никогда!

— Почему?! Мне нравится! Ма-а-лан, — он отчетливо произнес каждую букву, а у меня в груди засаднило, — Тебе подходит. Маленькая красная птичка, поющая только на закате, возвещая о смерти солнца. Это он тебя так называл?

Я промолчала, чувствуя, как приятно растекается тепло по всему телу, а внутри все равно холодно. Все равно сердце клещами сжато и не отпускает. Не дает вырваться из них. Пусть просто замолчит и оставит меня в покое. Уйдет, наконец. Избавит от своего присутствия. От себя.

— Он был валласаром, Одейя? Ты его любила, маалан?

— Он был человеком, а не животным, как ты.

Открыла глаза и вздрогнула, когда увидела Рейна совсем рядом, он сидел у чана на корточках и смотрел на меня. На губах опять усмешка…только в этот раз с оттенком горечи. Никогда его не пойму. Никогда не пойму, что он от меня хочет.

— Каждый человек может стать животным. Если его заставить им стать.

* * *

Я стояла, стиснув зубы, пока он бинтовал порезы, а потом одевал меня, действительно, ничем не хуже любой служанки. Шнуровал корсет, затягивая посильнее. Расчесывал волосы. Долго расчесывал. А я стояла с закрытыми глазами и проклинала его. Так яростно, так неистово. Кто-то сказал бы, что это лестно, когда тебя одевает мужчина, но я знала, зачем он это делает. Он унижает. Играется, принуждает, давит своими прикосновениями. Своим вечным навязчивым присутствием рядом со мной. И это невыносимо. Это ужасно настолько, что меня трясет каждый раз, когда он ко мне приближается. Рейн все делает мне назло. Все для того, чтобы я стала перед ним на колени так или иначе. Чтобы смирилась.

Он меня ломал. Методично и профессионально. Он стирал мою личность. Я чувствовала, как появляются на мне шероховатые трещины, как склоняет голову Одейя дес Вийяр, постепенно впадая в состояние равнодушного спокойствия. Нельзя ломаться. Нельзя.

Я должна вытерпеть и сбежать от него при первой же возможности. Куда-нибудь. Пусть не домой. Пусть не обратно в Лассар, но сбежать. Меид прав — я слабая. Вот почему он все время выигрывает. Я должна быть сильной. И моя сила будет не в гневе и ненависти, а в презрительном равнодушии к нему. Рано или поздно это выведет из себя меида, и он или убьет меня, или отпустит.

Заплел мне косу, глядя на меня через зеркало, провел пальцами над плечами, шумно вдыхая мой запах. Темные глаза подернулись дымкой, и мне не нравился этот взгляд, он заставлял насторожиться. Сжаться всем телом.

— Я думал об этой ночи. Отдавал приказы своим солдатам, а сам думал о тебе. О том, как стонала подо мной. О том, как пахнет твоя кожа, Одейя. Ты даже не представляешь, как я хочу тебя каждую секунду. Ты как наваждение. Как мерида. С ума меня сводишь. Мааалан.

— Не смей. Не называй!

Я закрыла глаза, стиснув челюсти и медленно выдыхая воздух. Он все равно будет. Теперь нарочно. Специально.

— Ты думала обо мне? Когда я ушел. Думала? Скажи. Хотя бы один раз.

Пальцы, ласкающие затылок, вдруг впились в волосы.

— Конечно думала. В твоих мыслях я корчился в агонии, да? Ты сжигала меня на костре или резала мечом? Как ты убивала меня в своих мыслях, Одейя?

Я молчала, стиснув пальцами спинку стула, за который держалась, пока он затягивал на мне корсет.

— Отвечай! Никогда не молчи, когда я с тобой разговариваю.

— Я буду молчать, если захочу молчать, но мне хочется тебе сказать, о чем думала и как убивала тебя сотни раз — я вырезала твое сердце. Тупым кинжалом. На живую.

— И как? Вырезала?

— Да.

— И что бы ты с ним сделала, ниада?

— Я сожгла бы его и спрятала пепел в шкатулку. Чтобы всегда открывать и смаковать каждую секунду твоей смерти. Чтобы каждый раз вспоминать, как ты корчился у меня на глазах от боли, и наслаждаться.

Закрыла глаза, чувствуя, как все сильнее пальцы сжимают мои волосы, а он вдруг расхохотался. Оглушительно громко. Раскатисто. Так, что зазвенели люстры под потолком. И вдруг замолчал, дернул меня за руку.

— Идем. Эта твоя мечта уже никогда не исполнится. Но мне понравился полет твоей фантазии. Он мне близок.

* * *

Под ногами хрустел снег, а тонкая накидка почти не грела, и я куталась в нее, стараясь не дрожать от холода.

Он вел меня по рынку, заглядывая в каждую лавку. Мне казалось, что это специально, чтобы еще больше унизить. Чтобы показать, что я теперь с ним и он выгуливает меня, как свою собачонку, показывая всем, кем теперь стала дочь Ода Первого.