Книга Подмастерье. Порученец, страница 19 – Гордон Хафтон

— Нам всем пора, — согласился леопард.

Я потянулся к нему, но он отпрянул, защищая свою драгоценную леопардовую шкуру. Я задумался, друг ли он мне в самом деле. Мысль о снежных людях нравилась мне гораздо больше: они казались бесконечно интереснее. Я поздоровался с ними. Они не обратили на меня внимания, но от меня не так-то просто отмахнуться. Я повторил приветствие — на сей раз чуть громче, поскольку зачастую первую попытку общения попросту не слышат. Белоснежный мужчина долго смотрел на меня глубокими черными глазами.

— Попытайся его утихомирить, — сказал каланча. — Он привлекает внимание.

Я огляделся — понять, о ком они говорят, но очевидных претендентов не наблюдалось.

— Что ты предлагаешь? — отозвался леопард.

— Откуда я знаю? Это твоя болезнь.

— О. То есть теперь это моя болезнь, так?

— В смысле?

— Думаю, ты прекрасно понимаешь…

— Простите, — прервал их я, — но я тут пытаюсь поговорить со своими настоящими друзьями. — Я улыбнулся белоснежной паре. — Спасибо. Так вот, если б вы помолчали, пока мы знакомимся…

— Просто расслабьтесь, — предложил каланча.

— Успокойтесь, — подпел леопард.

Я попытался встать, но почувствовал, что лицо у меня пылает. Улегся обратно — и огонь погасило.

— Сколько он протянет?

— Не знаю. Час. День. Месяц. У каждого носителя по-своему.

Вирус зашипел и свернулся внутри. Полчище змей строило у меня в желудке гнездо, а в черепе зажегся ящик фейерверков. Я почувствовал, что сейчас меня стошнит, а затем я взорвусь.

— Думаю, ему надо срочно дать лекарство.

У леопарда сделалось растерянное лицо.

— Какое лекарство?

— В смысле?

— В смысле — какое лекарство? Я лекарство с собой не брал.

Каланча взъярился.

— Ну и где оно тогда?

— В Лаборатории.

Я вновь протянул руку, но эти оба отскочили, словно пуганые рыбы. Я бы попробовал еще раз, но кто-то уже набивал мне руки и ноги морскими ежами.

— Лучше убраться отсюда.

Леопард кивнул.

— Можно мне водички? — спросил я.

— Да хоть целый графин, — сказал каланча, доброжелательно улыбаясь. — Идите за нами.

Сопровождаемый обильным словесным ободрением, я очень медленно встал, заметив, что мои помощники держатся от меня на безопасном расстоянии. Конечности у меня производили столько тепла, что хватило бы растопить Плутон, а спина сделалась насестом для дятла-маньяка, однако меня подталкивало обещание напитка. Я ощутил краткое неукротимое желание попрощаться с белоснежной парой, но они исчезли из виду. Остаток толпы сдавал назад при моем приближении — кто-то при участии локтей каланчи, — и на улице я очутился без приключений.

Внешний мир — тигель испепеляющего жара. Мостовая горела, как расплавленная сталь, дорога струилась лавой, здания дрожали и растекались в пылавшем воздухе. Меня размозжило калейдоскопом ослепительных цветов. Красные рубашки, зеленые блузки, розовые футболки, голубые комбинезоны, черные летние костюмы, синие хлопковые пиджаки, шорты хаки и лимонные брюки, персиковые юбки и пурпурные платья, бурые сандалии, оранжевые босоножки, белые шлепанцы, черные туфли. Я оборонительно щурился и продвигался вперед по дюйму, следом за леопардом, следом за каланчой. Я ко всему хотел прикасаться, объять все оттенки, поделиться своей обожженной кожей, но мои спутники бдели и отталкивали прочь всех, кто приближался к границам моего вирусного царства.

Мы перешли дорогу и направились к громадному, кремового цвета жуку-рогачу, спрятавшемуся от солнца. Леопард подошел к его груди и оттопырил крылышко жука в сторону, явив кожаную внутренность. Придерживая крылышко, он поманил меня пятнистой лапой.

— Прошу вас. Садитесь. И не прикасайтесь ни к кому из нас.

Я сделал, как прошено, втиснувшись внутрь жучиного панциря и устроившись в его мягком брюхе. Если леопард или его вытянутый друг попросят меня спрыгнуть с высокой башни, или с навесного моста, или откуда-нибудь еще, я выполню их приказ.

Они прекрасные люди.

О стремительном полете домой я не помню ничего, если не считать вот этого разговора:

— Я так понимаю, ты ему еще не говорил? — спросил леопард.

— О чем? — отозвался каланча.

— О мелком шрифте.

— Указания Шефа предельно четкие.

— Но ты, кажется, несколько размяк.

— Думаю, он имеет право знать, вот и все.

— Отнюдь. У мертвых нет прав.

Остаток времени я тихонько бултыхался в синих сверкающих лагунах собственного ума, пытаясь укрыться от солнца, валившегося с неба.

Жук приземлился у громадного двухэтажного гнезда — с перестроенной мансардой для матки и подвалом для трутней. Три других насекомых терпеливо дожидались снаружи: черный скарабей, мерцавший на жаре, белый термит, неподвижный, как сугроб не по сезону, и гладкий блестящий навозник, краснее мокрого языка.

— Это новый «БМВ» Раздора? — спросил каланча.

— Угу, — хмыкнул леопард.

— Рано он вернулся.

— Не жди, что мы нынче вечером пообщаемся, впрочем.

— А они с Дебошем?..

— Как обычно.

Леопард выпихнул наружу левое крылышко рогача и вышел на расплавленную стальную мостовую. Он непреклонно велел мне вылезать. Я протянул руку, все еще ведомый обещанным стаканом воды, но он грубо отверг ее, и мне пришлось выкарабкиваться из брюха насекомого самостоятельно. Он дополнил эту нелюбезность, оставив меня один на один с каланчой, метнувшись по ступенькам ко входу в гнездо и исчезнув внутри.

Мне стало очень скверно — словно я съел кусок преисподней. Желудок вертело, как блинчик на сковородке. Я не понимал, где я. Я не понимал, кто я.

— Воды, — прошептал я.

— Пойдемте, — сказал каланча. — Найдем лекарство.

* * *

— Как оно? — спросил Смерть.

— Голова, — пояснил я.

— Болит?

— Кружится. Безостановочно.

Я лежал в темном углу Лаборатории, пил из стакана холодную воду из-под крана. Мор обнаружил в одном из деревянных шкафчиков склянку с белыми таблетками — для меня.

— Оно пока на стадии эксперимента, — сказал он Смерти. — И разработано для живых, а не для мертвых, поэтому в побочке не уверен. Но он должен оправиться.

Голова у меня не переставала кружиться.

Хуже того: я почувствовал настойчивое давление в паху. Пища, которую я употребил вчера, преодолела длину моего торса и переварилась воскрешенными желудком и кишечником. Я осознал, что мне нужно помочиться, — впервые за много лет. Смерть сопроводил меня в уборную (все еще отказываясь прикасаться ко мне — на случай остаточной заразности) и закрыл за мной дверь.