Книга Подмастерье. Порученец, страница 77 – Гордон Хафтон

— Забуду. Не волнуйтесь.

Он осклабился, растянув пару швов в уголках рта.

— Знаете что? Я передумал. Вы мне нравитесь.

— Я рад.

— И поэтому дам вам то, что он дал мне дать вам. Я не собирался вам давать, потому что вы были очень грубый, а теперь дам. — Он вновь полез в карман и достал маленький черный кожаный футляр. — Это мобильный телефон, — пояснил он. — Как у Смерти, только у него лучше. У меня тоже. И, если вдуматься, у всех остальных в Агентстве тоже лучше. — Щеки у него опять покраснели. — В общем, Смерть сказал, что вам такой нужен, решите вы прийти или нет. Сказал, что у вас что-то не то с головой, и вы, может, захотите ему позвонить. — Иероним посерьезнел. — С моей головой тоже было что-то не то, пока мне не дали мозги того трупца. Может, вам нужен трансплантат.

— Может, вы и правы.

Ему это, кажется, понравилось: губы растянули еще один шов. Затем он резко встал. Собрался уходить, но не смог подобрать слова. Знакомое чувство; я его проводил.

— Вероятно, увидимся ночью.

— Но вы сейчас меня видите.

Я подумал, это одна из его шуточек, но лицо у него было тревожным. Я вздохнул и открыл дверь. Через несколько минут мы достигли подножья лестницы. Я уже собрался выпустить его наружу, как где-то глубоко во мне возник вопрос. Скорее воскрешенная память, нежели непроизвольный интерес.

— Помните клиента, которого сегодня прекратили?

— 643216842, — гордо откликнулся он.

— Каким он был?

Иероним ответил не сразу. Некоторое время переминался с ноги на ногу, потирал ладони и нервно озирался. Затем глаз у него остекленел. Я подумал, что Иероним заснул, но сам никуда не спешил и не хотел его беспокоить. Наконец он встрепенулся и улыбнулся мне.

— Огорченным, — сказал он.

Наступил ранний вечер. Солнце ушло, полил холодный дождь. Заняться мне было нечем — только размышлять, а меня это раздражало. Я не хотел размышлять. Хотел лечь, уснуть, уплыть в грезы. Смотрел в окно на дома напротив, на угрюмую террасу черных крыш, бурых кирпичей и серых окон… И думал о зеленом луге, темной реке и женщине, которую любил, пока был жив.

Ее звали Эми. Мои воспоминания о ней лоскутны и скверно сшиты вместе, как потрепанный труп Иеронима, но я цеплялся за них так, будто ничто, кроме них, не имело значения. У нее были волосы цвета вранова крыла. Тонкие красные губы, как порез ножом. Глаза — каряя галька. Мы гуляли вдоль реки. Однажды зимой она расстегнула пальто и обняла меня им, и мне было так уютно, как в детстве, когда меня обнимала мама: Эми забрала меня в теплые складки пальто, и там я оказался в безопасности, счастливым, в тепле, любимым.

После воскрешения я видел Эми лишь раз. Странная встреча: следовало бы знать, что никто не ждет мертвеца на пороге. Я ушел кое с чем драгоценным и по временам подумывал, не навестить ли ее еще раз, но когда бы ни возникала эта мысль, я быстро ее отметал.

Я стоял у окна, ждал темноты. Выпил стакан воды, съел яблоко. Чувствовал себя так, будто кто-то скребет мне нутро ножом.

С самого начала я знал, что приму предложение Смерти о найме. Вопреки моему предыдущему провалу в Агентстве и недоверию к тамошнему персоналу, я считал, что у меня нет выбора. Как продолжать существование, если кроме него у меня ничего нет? Мне нужен был ответ на тот вопрос, способ преобразовать существование в жизнь, наполненную смыслом. Не удастся — потребую выхода. Смерть сказал, что может помочь и с тем, и с другим.

Вечер уходил медленно. Я взял кожаный чехол, оставленный Иеронимом, и вытащил мобильный телефон. Черный и увесистый, с кнопкой «Вкл.», жидкокристаллическим экраном и кургузой антенной. Цифр не обнаружилось — только кнопки по углам рельефной золотой пентаграммы. На кнопках имелись серебристые иконки: коса, корона, весы, меч и безупречно отрисованная миниатюра семиокого агнца. В середине пентаграммы — логотип, оттиснутый и на футляре: черный треугольник с белой кромкой, а в нем — буква «А».

Я еще раз вгляделся в кнопки. Решил, что первые четыре — это символы четырех всадников Апокалипсиса… А вот пятый — загадка. Пальцы зазудели. Я покрутил телефон в руке, включил. Подержал палец на агнце несколько секунд, но не нажал.

Боялся, что могут ответить.

Ковер

Тем же поздним вечером я отправился в Агентство.

Снаружи стояли две машины: новехонький белый «2-си-ви» и ржавый бежевый «мини-метро» с люком в крыше. Они оживили во мне воспоминания о моем испытательном сроке подмастерья — ошметки полузабытых разговоров, образы странных животных и пища, вызывающая рвоту, видение, как я лежал на спине и глазел в заднее окно на ярко-голубое небо. Сейчас это так мало значило. Желудок у меня сжался до тугого узелка.

Я взобрался по лестнице, постучал в дверь и подождал. Позади меня компания живцов смеялась, шумела, пела. Что-то во мне желало быть, как они, иметь уверенность, отпускать себя, но их энергии я не завидовал. Она неуправляема, она рвалась на волю внезапными всплесками и вспышками, и малейший уголек меня бы, несомненно, уничтожил… Когда Иероним открыл наконец дверь, я был ему благодарен. Он улыбнулся, пригласил меня внутрь и замер в коридоре, чеша ухо. У меня промелькнуло видение: я прищелкивал степлером это ухо ему к голове, на кладбище, где теперь покоились мои родители. Его разорвало на части при аварии аттракциона, и мы со Смертью собрали его заново, как самодельную куклу.

— Вы рано, — сказал он.

— Простите. У меня нет часов.

Он глянул на меня озадаченно.

— А кому они нужны?

Шагнул в сторону. Я заметил, что с прошлой ночи трупов в коридоре несколько поубавилось, но их по-прежнему хватало, они ошивались без дела. Все остальное не изменилось, в том числе и музыка, оравшая из столовой. Песня, впрочем, знакомой не показалась: какая-то слюнявая чепуха, которую я тут же невзлюбил.

— Смерть у себя, — сказал Иероним. — По коридору, налево у лестницы, далее по коридору, в конце направо, далее по следующему коридору, последняя дверь справа.

— Повторите, пожалуйста.

Иеронимов глаз закатился в глазнице.

— Идите за мной.

Он принялся проталкиваться между трупами. Вел он себя скорее неуклюже, чем воинственно, и мертвецы не роптали, но мне стало не по себе. Я сосредоточился на музыке. Он была удущающе навязчивой — словно за мной тащился ужасный зануда, желавший удавить меня подушкой.

— Что это за песня? — спросил я.

— Не знаю. Несыту нравится.

— У меня кишки от нее болят, — заныл я.

Он не отозвался, и я добрел за ним до комнаты Смерти молча.

Постучал. Три тихих, бессильных стука — так мертвецы шлют послания через стенки своих гробов. Иероним не стал дожидаться ответа: шагнул вперед, открыл дверь и объявил мою явку. Затем немедленно удалился, добавив: