Онлайн книга «Между»
|
Да, здесь перешеек вдвое уже, чем у Великой Стены. Да только там с востока – открытое море, с запада – один остров. А зде-е-есь… при желании можно безо всякой лодки заплыть в тыл к римлянам. С острова на остров, с острова на остров… Многие круитни так и делают. Построить стену в гуще островов! О чем думал их командир?! Опьянел от собственной безопасности? Или перепил их южного вина? Но я подожду еще чуть-чуть. Чтобы Стена окончательно перестала быть грозной. А эти насыпи мои круитни возьмут одним хорошим штурмом. * * * Несколько человеческих жизней о нем не было вестей: курганы не откликались даже на зов. Но теперь он вышел к людям сам. Он приходил к жилищам круитни, являясь в праздники. Его тело не было прикрыто и лоскутом одежды, но ярче любых нарядов и украшений сияли синие узоры силы, змеящиеся от висков до лодыжек. Буйная грива волос, густоте которых позавидовала бы иная женщина, скрывала узоры на его спине. Он молчал. Он просто подходил к тем воинам – юным, опытным, старым, – кто рвался на штурм вражьей стены. Молча он проводил пальцем по их вискам, плечам, рукам – и от его прикосновения синим огнем вспыхивал священный узор на телах круитни. Он молча кивал им и – улыбался. И в улыбке его была смерть римлянам. …Море яростно хлестало о скалы, тщетно пытаясь поглотить их. Соленые брызги долетали до острых вершин утесов. О скалы грозные дробились с ревом волны… так то о камень. Песок такой прибой слизывал. Круитни – или, если вам больше по сердцу благородная латынь, пикты – были такими волнами. А каменный вал остался в безнадежно далеком тылу. …они могли напасть ночью и перерезать приморский гарнизон. …они могли бесшумно взобраться на стену. …они могли объявиться в глубоком тылу и подло напасть сзади. …они были синими от вайды – их проклятой краски. …они пикты – «разрисованные». …они – гнусные ночные убийцы. У них нет ни законов, ни королей. Им, дикарям и негодяям, чужда любая цивилизация. …они – смерть. …они – везде. Исподтишка. Насмерть. В любой миг. Волны пиктской ярости медленно слизывали вал Антонина. Год за годом, десятилетие за десятилетием. Это была победа. Незаметная. Тихая. Неспешная. Неотвратимая. Круитни торжествовали каждый успех. И вновь, как и век назад, запросились воины в курганы – пройти обряд, стать неуязвимым – ну и что, что ненадолго! Взлететь синим призраком смерти на этот клятый вал, перебить одному десятки врагов – и пусть расплатой за это станет смерть! Когда мы побеждаем – и умереть не жалко! …курганы оживали. Как спрут, шевелящий щупальцами в поисках жертвы, они ждали будущих героев. Как смертельный водоворот, они затягивали Марха. Король Аннуина больше не бродил по деревням. Не звал отважных на бой. Ему не было места в мире людей. Бесконечные галереи длинных курганов – вот его дом. Материнское чрево, в которое он ввергнут вторично – чтобы перестать быть человеком. Чтобы перестать быть живым. Чтобы лишать жизни других – сначала даруя иллюзию неуязвимости, а затем отнимая бытие вовсе. * * * Ночь. Лес. Костер. Двое. Один – смуглый черноволосый северянин. Тяжелый золотой торквес на шее: вождь. И не просто вождь. На юге таких именуют королями. При оружии. Второй выше ростом. Тяжелая грива спутанных темно-рыжих волос. Совершенно наг, если не считать изысканных синих узоров, покрывающих тело от висков до щиколоток. Это кажется роскошнее любого одеяния. Неяркий и жаркий костер. Горят обхватные бревна, но света почти нет. Где-то в отдалении стоят воины первого из королей – скорее почетный эскорт, чем дозор. Здесь, в сердце Альбы, этим двоим защищаться не от кого. Марх сидит, почти закрыв глаза. Величие… короля? нет: бога. Бога, уставшего от дел смертных. Ирб напряжен и внимателен. Он готов говорить о чем угодно, о важном и неважном – лишь бы помочь другу вернуться в реальность. В мир людей. Ибо слишком далеко ушел сын Рианнон по галереям длинных курганов… – Выпей. Это мед с травами. Ты такой любишь. Нет ответа. Лишь медленно поднимается рука, увитая змеями узоров, и принимает чашу, выдолбленную из корня дерева. Чаша для обрядов. С величием, достойным верховного жреца, Марх подносит чашу к губам. Медленно осушает – одним глотком. Медленно возвращает. «Вернись!! – кусает губы Ирб. – Если ты перестанешь быть человеком, то и человеческим королем Аннуина тебе тоже не быть!» Но внешне северянин спокоен. – Разведчики донесли, что римляне называют твоих воинов – бессмертные. Они верят, что их невозможно убить, разве что отрубив им голову. В ответ – хрип, словно из недр преисподней: – Хорошо… Ирб наливает другу еще. Пусть не первая, пусть даже не шестая чаша заставит друга расслабиться и сбросить это слишком опасное величие – но рано или поздно это случится. – Они видели, что если убить бессмертного, то узоры на его теле вспыхивают. Они поняли, что так сила переходит к другим. К другим бессмертным. Хрип: – Хорошо… – Они верят, что если вся сила достанется одному, то он будет могущественнее всех богов. Они безумно боятся. Хрип: – Хорошо… – Они никогда не видели, как умирают те, чье тело не выдерживает всей тяжести силы – того, что ты дал дюжинам, – голос Ирба невольно срывается. Римляне не видели этого. Он видел. Он видел, как корчился в агонии воин, человеческая плоть которого была разодрана… раздавлена силой Аннуина. – Хорошо… Кх-хорошо, что не видели. – Хорошего мало, Марх. Бренин повелительным жестом вытягивает руку. Ирб послушно вкладывает чашу с медом. – Марх. Ты вернешься в курганы? Хрип. Неподвижно расписанное синим лицо, лишь губы шевелятся: – Да… Пока римляне в Прайдене – да… – Марх. Ты убиваешь себя. Когда-нибудь ты не сможешь выйти из кургана. Веки бренина медленно поднимаются. И гул преисподней слышен в его голосе: – Когда-нибудь моя человеческая плоть всё равно истлеет. Ирб подвигает обгоревшие поленья ближе друг в другу. Снова наливает Марху. |