Книга Чарлстон, страница 7 – Александра Риплей

– Я не чувствую боли, – сказал он. Они помолчали.

Эндрю уныло взглянул на Пинкни:

– Можешь считать меня помешанным, но лучше бы они хоть чуточку болели. Я бы помнил о болезни. А так я забываю. Господи, помилуй, Пинкни, я просыпаюсь утром, в окно светит солнце, и я на чистой постели, а не в грязной палатке… Какое счастье, думаю я, – будто в отпуске… Пытаюсь вскочить – ноги не слушаются меня. Это происходит вновь и вновь. Думаю, все еще прояснится, но не знаю, с чем бороться. Нет врага, которого нужно одолеть. Я сумел бы проявить твердость, вытерпеть боль… Но тут… совсем ничего. – Сжав правую руку в кулак, Эндрю стал колотить безжизненные подпорки под одеялом.

– Эй, не дури! – Пинкни схватил его за запястье. Эндрю пытался вырваться, его рот перекосился от ярости. Вдруг он обмяк. Пинкни отпустил его руку.

– Впервые ты не справился со мной в индейской борьбе. Давай попробуем, две попытки из трех.

Минут через пять Лавиния, осторожно постучавшись, вошла, неся поднос с графином и бокалами. Она пришла в ужас при виде мужчин, которые, сцепив руки, изо всех сил напрягли мускулы. Лица друзей были красны.

– Что вы делаете? – воскликнула Лавиния. – Эндрю, тебе нельзя так!

На нее не обратили никакого внимания. Девушка выбежала с подносом в руках, бокалы опасно позвякивали. Когда Лавиния вернулась с Люси, рука Пинкни была плотно прижата к кушетке. Эндрю сжимал ее, вдавливая в волосяную обивку. Оба улыбались, как мальчишки.

– А ты точно мне не поддался?

– Не будь ослом. В следующий раз я одержу верх. Но они не успели начать: обе женщины бросились к кушетке. Лавиния, притворившись сердитой, распекала Пинкни, и ямочка ее розовела; Люси утирала пот со лба Эндрю крошечным платочком, обшитым кружевами.

По джентльменской традиции мужчины подчинились. Пинкни взял у Лавинии поднос и разлил по бокалам виски. Эндрю улыбнулся Люси. Румянец борьбы уже сошел с его лица.

– Люси, – сказал он, – ты ведь знаешь – не принято пить в присутствии дам.

Просительно взглянув на Эндрю, Люси вместе с Лавинией вышла из комнаты.

Пинкни протянул другу бокал. Эндрю, осушив его, поставил обратно, чтобы наполнить вновь.

– Они собираются убить меня, – мрачно сказал Эндрю. – Они заласкают меня до смерти.

Пинкни отставил свой бокал в сторону.

– Я хочу отыграться, – заявил он. – Мы договорились, две из трех.

Эндрю покачал головой:

– Попробуем завтра. Если женщины куда-нибудь уйдут. Я не хочу расстраивать Люси.

Его бокал снова был пуст. Пинкни поставил графин на столик перед кушеткой.

– Я буду свободен к четырем. Если дамы уйдут, пришли сказать мне. Я зайду и задам тебе жару. Ты должен дать мне возможность сравняться.

Пинкни подмигнул Эндрю и вышел. Как он и ожидал, Люси вертелась подле комнаты Эндрю. Пинкни отвесил поклон и попрощался. С вымученной улыбкой Люси устремилась в комнату мужа.

У ворот дома Джулии Пинкни на минуту задержался. Солнце садилось. Алое небо на западе было испещрено пурпурными полосами. Осадная артиллерия умолкла с полудня на время необъявленного рождественского перемирия. Было очень тихо. Пинкни достал длинную, тонкую сигару и не спеша выкурил ее. В доме одно за другим загорались окна – слуги зажигали газовые лампы. Затем полосы света сужались и исчезали – на окнах задвигали занавески. Наступила темнота. Пинкни, стряхнув уныние, вошел в дом.

Канун Рождества считался семейным праздником. В очаге постреливали искрами сосновые шишки. Пинкни уселся в большое кресло с крылатым навершием над изголовьем и посадил Лиззи к себе на колени. Мэри, Джулия и Стюарт устроились на стульях.

Когда все уселись, Пинкни откашлялся и открыл толстую книгу в кожаном переплете, которая уже лежала на столе.

– Наступила рождественская ночь, и все в доме… Но вот чтение закончилось, и Лиззи с неохотой согласилась отправиться спать, а то не придет Санта-Клаус…

Девочка медленно, насколько могла, обошла взрослых. Сделав книксен, она пожелала каждому доброй ночи.

Когда Лиззи ушла, Пинкни высыпал из корзины в огонь остаток сосновых шишек и, снова устроившись в кресле, вытянул ноги к теплу. Мэри принялась пересказывать сплетни, накопившиеся за два года его отсутствия. Распростертые над спинкой кресла крылья осенили Пинкни своей тенью. Он смежил веки…

Стюарт разбудил его:

– Мама велела мне растолкать тебя. Ты еще успеешь поужинать, а потом мы отправимся в церковь.

– Который час?

– Начало одиннадцатого. Ты проспал целых три часа. Мы тебя опередили и уже поужинали. Тетя Джулия сказала, что ты больше нуждаешься в отдыхе, чем в еде.

Пинкни встал и потянулся:

– Ох! У меня шея затекла и в животе пусто. Приходи поболтать, пока я буду ужинать.

Разделываясь с куриным пловом, он отвечал на нетерпеливые вопросы Стюарта о том, как сражаются на войне. Рассказывал в основном о лошадях. Наскоро поев, Пинкни пошел переменить помятый костюм.

Когда он вернулся, все уже собрались в холле, готовые выходить. Рядом с Мэри стояла Лавиния.

– Надеюсь, вы простите мое вторжение, – сказала она. – Мама и Люси остались с Эндрю, и я упросила кузину Мэри взять меня с вами. Не стоит приказывать Джереми запрягать лошадей ради меня одной.

Епископальная церковь Святого Павла на Энн-стрит была набита битком. Ее конгрегация пригласила прихожан других церквей присоединиться к ним, едва город стали обстреливать. Старики теснились внизу на фамильных скамьях, молодежь отослали на галереи, где она толпилась вместе со слугами. После службы прохладный вечерний воздух приятно бодрил. Из-за множества свечей и сгрудившихся тел внутри было одуряюще душно. Люди, выбравшись на воздух, задерживались на ступеньках и на дорожке, обмениваясь рождественскими приветствиями. Пинкни был в центре внимания. Юноша отвечал на вопросы о сыновьях и мужьях и ободряюще отозвался о фронтовом житье-бытье в Виргинии. Несколько молодых девиц, побудивших своих маменек протиснуться сквозь толпу, чтобы «узнать о папе», были удивлены и раздосадованы, увидев рядом с Пинкни Лавинию. Девушка радостно улыбалась каждому. Она не сводила широко открытых глаз с Пинкни, когда он говорил, и порой легко касалась его руки. Но Пинкни, увлеченный разговором, ничего не замечал.

Рождественским утром все в доме поднялись спозаранок. Лиззи от волнения крутилась волчком. Повсюду был слышен ее тоненький голосок:

– Могу я спуститься вниз, Джорджина? Санта Клаус уже приходил?

Взрослые улыбались и торопились одеться.

Когда таинственное содержимое было извлечено из подвешенных чулок вплоть до последнего мандарина, все, кроме Лиззи, отправились завтракать.