Онлайн книга «Белая гвардия. Михаил Булгаков как исторический писатель»
|
– Почему? – Он – дрянь. – Ты дрянь и лгунья. Я тебя люблю, гадину. Юлия Марковна улыбалась. Так вечера и так ночи. Турбин уходил около полуночи через многоярусный сад, с искусанными губами. Смотрел на дырявый закостеневший переплет деревьев, что‐то шептал. – Деньги нужны… И однажды напоролся на Николку. Николка, блестя воротничком и пуговицами шинели, шел, заломив голову и изучая звезды. Так и столкнулись нос к носу в нижнем ярусе сада у начала кирпичной дорожки, ведущей к мшистой калитке. Произошла пауза. – Ты, Никол? Ты где был? Гм… – Я к Най‐Турсам ходил, – сообщил Николка, убирая глаза куда‐то в сторону, – расписание поездов носил. – Разве они уезжают? – Нет, они нет, – ответил неожиданно навравший про расписание Николка и сам же испугался. Как это так уезжают? Кто уезжает? Даже жутко. – Нет, это, видишь ли, Алеша, старушка‐хозяйка. – Ну, ладно. Не важно… Так они тут во флигеле? – Ей‐богу, – сказал Николка. – Ну, идем вместе. Братья заскрипели по снегу. Захлопнули калитку. – А ты, Алеша, здесь тоже был? – М‐да, – послышалось в воротнике. – По делам или к больному? – К… угу, – ответил воротник. – Оригинальный сад, – начал занимать Николка брата разговором, – все ярусы, ярусы, флигеля. – Угу. ___________________________________________________ Турбин дал себе слово не читать газет, тем более украинских. Сидел дома, смутно слышал о том, что творится в Городе; за вечерним чаем, лишь только начинался разговор о Петлюре, начинал речь о том, что это, конечно, миф и что продолжаться это долго не может. – А что же будет? – спросила Елена. – А будут, кажется, большевики, – ответил Турбин. – Господи боже мой, – сказала Елена. – Пожалуй, лучше будет, – неожиданно вставил Мышлаевский, – по крайней мере сразу поотвинчивают нам всем головы, и станет чисто и спокойно. Зато на русском языке. Заберут в эту, как их, че‐ку, по матери обложат и выведут в расход. – Что ты гадости какие‐то говоришь? – Извини, Леночка, но, кажется, что‐то здорово с Москвы ветром потянуло. – Да, будьте любезны, – присоединился к разговору и Демон‐Шервинский и выложил на стол газету – «Вести». – Вот сволочь, – ответил Турбин, – как же она уцелела? Действительно, эта бессмертная газета была единственной уцелевшей на русском языке. Полмесяца жила газета тем, что поносила покойного гетмана и говорила о том, что Петлюра имеет здоровые корни и что мобилизация идет у нас блестяще. Вторые полмесяца она печатала приказы таинственного Петлюры на двух языках – ломаном украинском и параллельном ломаном русском, а третьи – передовые о том, что большевики негодяи и покушаются на здоровую украинскую государственность, и еще какие‐то таинственные и мутные сводки, из которых можно было при внимательном чтении узнать, что какая‐то чепуха вновь закипает на Украине и где‐то, оказывается, идет драка с поляками, где‐то идет драка с большевиками, причем… – Позвольте… позвольте… Р‐раз… и нарушил Турбин свое честное слово. Впился в газету… …врачам и фельдшерам явиться на регистрацию… под угрозой тягчайшей ответственности… – Начальник санитарного управления у этого босяка Петлюры доктор Курицкий… – Ты смотри, Алексей, лучше зарегистрируйся, – насторожился Мышлаевский, – а то влипнешь как пить дать. Ты на комиссию подай. – Покорнейше благодарю, – Турбин указал на плечо, – а они меня разденут и спросят, кто вам это украшение посадил? Дырки‐то свежие. И влипнешь еще хуже. Вот что придется сделать. Ты, Никол, снеси за меня эту идиотскую анкету, сообщишь, что я немного нездоров. А там видно будет. – А они тебя катанут в полк, – сказал Мышлаевский, – раз ты здоровым себя покажешь. Турбин сложил кукиш и показал его туда, где можно было предполагать мифического и безликого Петлюру. – В ту же минуту на нелегальное положение, и буду сидеть, пока этого проходимца не вышибут из Города. – Уберут, – сказал уверенно Карась. – Кто? – Об этом товарищ Троцкий позаботится, можешь быть уверен, – пояснил мрачный Мышлаевский. ___________________________________________________ – Пожалуйте, – сказал Турбин. С кресла поднялся худенький и желтоватый молодой человек в сереньком френче. Глаза его были мутны и сосредоточенны. Турбин в белом халате посторонился и пропустил его в кабинет. – Садитесь, пожалуйста. Чем могу служить? – У меня сифилис, – хрипловатым голосом сказал посетитель и посмотрел на Турбина и прямо и мрачно. – Лечились уже? – Лечился, но плохо и неаккуратно. Лечение мало помогало. – Кто направил вас ко мне? – Настоятель церкви Николая Доброго отец Александр. – Как? – Отец Александр. – Вы что же, знакомы с ним? – Я у него исповедался, и беседа святого старика принесла мне душевное облегчение, – объяснил посетитель, глядя в небо. – Мне не следовало лечиться… Я так полагал. Нужно было бы терпеливо снести испытание, ниспосланное мне Богом за мой страшный грех, но настоятель внушил мне, что это я рассуждаю неправильно. И я подчинился ему. Турбин внимательнейшим образом вгляделся в зрачки пациенту и первым долгом стал исследовать рефлексы. Но зрачки у владельца козьего меха оказались обыкновенные, только полные одной печальной чернотой. – Вот что, – сказал Турбин, отбрасывая молоток, – вы человек, по‐видимому, религиозный? – Да, я день и ночь думаю о Боге и молюсь Ему. Единственному прибежищу и утешителю. – Это, конечно, очень хорошо, – отозвался Турбин, не спуская глаз с его глаз, – и я отношусь к этому с уважением, но вот что я вам посоветую: на время лечения вы уж откажитесь от вашей упорной мысли о Боге. Дело в том, что она у вас начинает смахивать на идею фикс. А в вашем состоянии это вредно. Вам нужен воздух, движение и сон. – По ночам я молюсь. – Нет, это придется изменить. Часы молитвы придется сократить. Они вас будут утомлять, а вам необходим покой. Больной покорно опустил глаза. Он стоял перед Турбиным обнаженным и подчинялся осмотру. – Кокаин нюхали? |