Книга Неаполь, любовь моя, страница 46 – Алессио Форджоне

– Папа, – позвал я.

– Не сейчас, – ответил он.

Мы поднялись по лестнице, он сзади, я впереди, ноги дрожали от усталости. Вошли в дом и остановились на кухне, где за столом уже сидели моя мама с бабушкой. Отец поставил на пол оплетенную бутылку. Мама и бабушка смотрели на него, отец посмотрел на меня. Он вспотел, лоб был красным.

– Почему ты ему не помог? – спросила у меня мама.

– Потому что он не просил.

Она недовольно поморщилась.

– Оставь его, – сказала ей бабушка.

А потом мы перестали говорить и смотреть друг на друга, потому что она открыла двери своей комнаты, мы ее не увидели, но услышали стук ее пяток по полу.

Она вошла в кухню, открыла холодильник, выпила из бутылки. На ней была белая рубашка, она немного задралась, оголив ягодицы, я почувствовал, что в желудке начинается ураган, капля прокатилась по ее губам, скользнула на шею. Она закрыла холодильник и ушла, не сказав нам ни слова.

Бабушка и мама начали готовить. Мы с отцом и дедом смотрели телевизор в гостиной. Я молчал, потому что мне нечего было сказать, а потом ушел, потому что это было лучшее, что я мог сделать. Прошел по коридору, и когда проходил мимо кухни, ни мама, ни бабушка ничего не заметили. Я почувствовал, как сердце стучит в ушах, это было похоже на маятник или на то, что кто-то колотит молотком в стену дома. Потом увидел свою руку на ручке ее двери. Потом увидел, как моя рука нажимает на ручку. Медленно я подошел к ее кровати, она спала, ноги были накрыты покрывалом, свет очерчивал тени от сосков под рубашкой. Я стоял неподвижно. Смотрел на ее руки на подушке, потом скользнул взглядом от кистей до локтей и увидел голубые веточки вен. Когда вернулся взглядом к лицу, ее глаза были широко распахнуты, рот приоткрыт.

– Правда в том, что ты меня не любил, – сказала она, оставаясь неподвижной.

У меня не хватило смелости ответить, с моих губ не сорвалось ни звука. Я просто вышел из ее комнаты, в тишине, так же, как вошел, а потом проснулся весь в поту.

Во сне я сбил простынь, сбросил на пол. Посмотрел на окно – оно было распахнуто, как я и оставил его прошлой ночью. Я был измотан. На улице слышались шум и сигналы клаксонов, голоса детей, которые бегали и играли в мяч. Я использовал кровать как полотно, чтобы написать автопортрет собственным потом. Я взял из пепельницы последнюю сигарету, оставшуюся с прошлого вечера – пару затяжек на утро. Закурил и подошел к окну. Одна команда играла в майках, вторая без них. Раскрасневшиеся лица, пот стекает по волосам. Ребята без маек блестели на солнце, их кожа была гладкой как у дельфинят. Я докурил, потом затушил сигарету. Пошел на кухню, выпил три стакана ледяной воды, от которой заломило зубы и нёбо. Потом позвал родителей, мой голос отразился от стен дома, но ответа не последовало. На столе в гостиной я нашел записку, что они пойдут пообедать в городе.

Я принял теплый душ, потому что побоялся принять холодный.

Вышел нагишом из ванной и вернулся в свою комнату. Оделся и вышел из дома. Завтра были мои именины, и поэтому я решил поехать к деду, чтобы проверить, откроет ли он свою кубышку и подарит ли мне немного денег.

Мои родители по-тихому давали мне по пятьдесят евро в неделю – они любили меня. Я находил деньги на столе и, ничего не говоря, клал их в карман, потом старался сделать так, чтобы не потратить все сразу. Мне бы пригодилась пара новых ботинок, но я не думал о них. Карманы джинсов порвались, и я их зашил. У другой пары были дырки на заднице, и я носил их, выпустив поверх майку.

Но не думать о деньгах все равно не получалось. Я шел, слегка касаясь стен, как делают кошки в поисках тени. Дошел до перекрестка с Лоджеттой. Перешел на виа Террачина. Рядом был зеленый забор, за которым рос район Лауро. Дома были отреставрированы, и я предположил, что Бейрут, должно быть, выглядит примерно так же. Прошел перекресток, который вел к стадиону. Посмотрел на курву Б. и начал истекать потом, вытер платком лоб. Прошел перекресток с виа Гульельмо Маркони, позвонил в домофон.

– Молодец, – сказала мне с порога сиделка Джулия – толстая, старая полячка.

Она выглядела усталой, светлые волосы начали понемногу седеть. У нее были сильные руки. Джулия рассказывала мне, что в Польше во времена коммунизма она преподавала историю, а ее муж работал инженером. Но недолго музыка играла, коммунизм закончился, и они приехали в Неаполь. Муж Джулии теперь работал водопроводчиком.

– Сегодня он плохой, – сказала сиделка.

– Что он сделал?

– Много плохих ругательств, – ответила она.

Мы прошли по коридору, и я поздоровался со стариками, которые сидели в гостиной. Потом постучал и вошел в комнату деда. Он лежал на кровати и пытался смотреть телевизор, держа в руке незажженную сигарету.

– Привет, – сказал я.

– Эй, – ответил он и положил сигарету в карман пижамных штанов; врач сказал ему бросить курить, но дед продолжал тайком.

Он захотел встать, и я ему помог. Дед поцеловал меня и снова сел, выпрямил спину, положил руки на колени.

– Мне надоело, – сказал он, как обычно.

Я посоветовал ему не думать об этом, а дед ответил, что после определенного возраста можно только умереть.

Я попытался сменить тему.

– Ты смотришь матчи «Наполи»? – спросил я, и дед посмотрел на меня, чтобы понять, что я сказал, как будто на моем лице были субтитры.

– А кто все эти люди? Для чего мы их покупаем, если покупаем? – спросил он.

– Они молодые. Воспринимай их как вложение.

– Что?

– Они станут лучше. Дай им время.

Он ответил только, что ему восемьдесят восемь лет.

Комната была маленькая и голая, с белыми стенами. Тут были кровать, телевизор, тумбочка, на которой стояло фото моей бабушки. Еще письменный стол, а на нем – сложенные вещи. В углу маленький шкаф. Дед сказал, что ему хочется мороженого, и попросил принести ему обувь, чтобы сходить в бар. Я спросил, можно ли ему выходить, не будет ли хуже. Он сказал, что ничего не боится и не обращает внимания ни на кого, делает, что хочет, даже в его возрасте никто не может ему указывать, как жить. Я посоветовал ему не выходить, сказал, что схожу сам. Он дал мне 5 евро и велел ничего никому не показывать.

Я оставил решетку приоткрытой и вошел в бар. Купил рожок «Альгида», положил в белый пластиковый пакет. Заплатил, засунул сдачу в карман. Обернул мороженое в пакет и спрятал под майкой. Вернулся обратно. Когда за мной закрылась дверь комнаты деда, я сел на кровать рядом с ним. Развернул мороженое, сложил полосатые кусочки упаковки в пакет и протянул ему рожок. Он укусил его оставшимися зубами.

Я встал и пересел на стул.

– Потом вынеси мусор, чтобы никто ничего не видел, – сказал дед, пока ел.

Я в ответ подмигнул.

Дед спросил, помню ли я, что, когда он забирал меня из школы, я часто капризничал, если он не покупал мне чипсы, цеплялся за фонарный столб так, что меня нельзя было от него оторвать и отвести домой.