Книга Любовница группенфюрера, страница 26 – Элли Мидвуд

— Уверяю вас, фрау Фридманн в полном порядке, ей ничего не угрожает, ей просто нужен покой и отдых. Доктор забрал бы её в больницу, если бы это было что-то серьёзное.

— Может, этот ваш доктор ничего не смыслит в подобных вещах! Давайте я вызову ей хорошего врача, из состава СС!

Мои пальцы невольно стиснули ручку двери. Этот голос я узнала бы из миллиона. Пусть я и с трудом стояла на ногах, но я тем не менее решительно распахнула дверь и вышла на верхнюю ступень.

— Какого чёрта вы забыли в моём доме?

Я не могла говорить так громко, как хотелось бы из-за пульсирующей боли в голове, но группенфюрер Кальтенбруннер всё равно меня услышал. Он поднял голову к лестнице, на которой я стояла и шагнул было мне навстречу, но я вытянула перед собой руку, останавливая его жестом. — Стойте, где стоите, а не то полицию вызову.

Хорошо же я это придумала, угрожать шефу гестапо обычной полицией; но, думаю, это был тон моего голоса, что заставил его остановиться.

— Я только пришёл извиниться.

Он смотрел на меня с почти умоляющим видом на лице. Было странно слышать, каким мягким мог быть его голос, когда он этого хотел. Я по-прежнему молчала, и он повернулся к Магде.

— Вы не оставите нас на пару минут?

Девушка повернулась ко мне в ожидании моей реакции. Я махнула головой в сторону кухни, отпуская её, и тут же об этом пожалела: снова закружилась голова, и я наверняка упала бы, если бы вовремя не схватилась за перила. Доктор Кальтенбруннер снова сделал шаг вперёд, но я опять вытянула перед собой руку.

— Я же сказала, оставайтесь на месте!

— Я просто хотел помочь.

— Убирайтесь вон из моего дома. Не хочу вас видеть.

Полагаю, совет доктора соблюдать хотя бы частичный постельный режим имел под собой весьма веские основания, в чём я всё больше убеждалась. Головокружение не проходило, и я решила на всякий случай опуститься на верхнюю ступень. Он продолжал наблюдать со мной с первого этажа, но на этот раз не сдвинулся с места. У меня уже начало жечь лёгкие от побочного эффекта морфия, и я подумала, что точно снова потеряю сознание, если срочно не раздобуду себе воды.

— Вам нехорошо? — Доктор Кальтенбруннер спросил с беспокойством в голосе. — Вы очень бледная. Может, принести вам воды?

«Да, принести! Я из-за этого вообще-то и встала с кровати!»

Меньше всего мне хотелось его о чём-то просить, но в моей ситуации это был практически вопрос жизни и смерти.

— Да. И похолоднее.

Он быстро исчез в направлении кухни и вернулся меньше чем через минуту со стаканом воды в руке.

«Нашёл-таки способ ко мне подобраться,» подумала я, осторожно забирая стакан из его рук, стараясь не коснуться его пальцев. Повезло ему, что я хотела пить, как умирающий человек посреди пустыни, иначе точно бы выплеснула ему это воду прямо в лицо. Но я выпила всё до дна и прижала холодное стекло ко лбу, надеясь, что оно хоть немного облегчит головную боль. Как приятно… Я закрыла глаза, слишком уставшая, чтобы ругаться со стоящим рядом нарушителем моего покоя.

— Аннализа.

Второй раз он назвал меня по имени. Меня это почему-то задело. Это прозвучало слишком неофициально, слишком интимно. Только мой муж мог звать меня по имени, а он не был моим мужем. Он не имел права звать меня «Аннализой,» как не имел права приходить в мой дом и лезть в моё личное пространство.

— Подите вон.

— Я сейчас же уйду. Я только хотел сказать, как глубоко я сожалею обо всём, что случилось вчера. Это дело, что у них было на вас, и радио с вашими отпечатками, это всё так разозлило меня, что я не думал, что делаю. Я думал, что вы и вправду были связаны с этими преступниками, и что вы лгали мне всё это время, что предали моё доверие, и это очень больно меня задело. Вот и я захотел причинить вам такую же боль, чтобы и вы почувствовали то же, что чувствовал я. Конечно же, это не в коей мере не оправдывает ни один из моих поступков, но я всё же хотел объясниться вам, почему я это сделал.

— Да? И как, интересно, вы объясните то, что вы чуть не изнасиловали меня перед другим мужчиной, когда все обвинения уже были сняты?!

Я вдруг испытала такой прилив гнева, что единственное, почему я не запустила пустой бокал ему в голову, была моя ужасная слабость. Группенфюрер Кальтенбруннер молчал какое-то время, видимо, подыскивая правильные слова.

— Я всё ещё злился на вас. И к тому же, вы меня поцеловали перед этим…

— Я поцеловала вас только потому, что вы держали чёртов кинжал у моего горла! Это был единственный способ хоть как-то вывести вас из вашего гестаповского состояния! Или вы и вправду решили, что все допрашиваемые только и мечтают о том, чтобы целоваться со своими дознавателями?!

— Нет. Я просто думал, что я вам нравлюсь, вот и всё.

Я уставилась на него, думая, что ослышалась. Он сидел на пару ступеней ниже меня и смотрел на меня самыми честнейшими, наивными глазами, какие я только видела. Это что, действительно был тот же самый человек, который наставил на меня пистолет всего несколько часов тому назад? Тот выглядел как типичный гестаповец; этот больше напоминал провинившегося щенка с большими виноватыми глазами. Надо было сказать ему, что никогда он мне не нравился и никогда не понравится, что он был больным, извращённым садистом, и что пусть оставит меня уже в покое и никогда больше не показывается мне на глаза. Я уже было открыла рот, но вместо заготовленной речи почему-то произнесла следующее:

— Даже если так когда-то и было, вы сами всё взяли и испортили.

Может, это вода оказала на меня такое действие, но у меня вдруг нашлось достаточно сил, чтобы высказать лидеру австрийских СС всё, что я о нём думала:

— И как я могла быть такой дурой? Мне столько раз говорили о всех тех вещах, что вы вытворяете, а я вот упорно отказывалась верить, так всегда вас защищала перед другими, слепо отрицала все слухи, глаза закрывала на все намёки, и всё ради чего? Чтобы вы вот так мне отплатили?!

— Аннализа…

— Хватит меня так называть, я вам не одна из ваших подружек!

— Вы совершенно правы. Я прошу прощения, фрау Фридманн. — Он покорно опустил голову. — Я просто хотел, чтобы вы знали, что я безумно сожалею обо всём, что я сделал. Мне никогда в жизни не было так совестно за свои поступки. Из всех женщин, что я когда-либо знал, вы заслуживаете самого высокого уважения и почтения, и я никогда не должен был опуститься до подобной низости. Моим действиям нет никакого оправдания и прощения. Я понимаю, как вы должно быть меня сейчас презираете, и я более чем этого заслуживаю.

Он помолчал какое-то время, видимо, ожидая от меня какой-нибудь реакции, но мне нечего было ему сказать. Он вздохнул, посмотрел на пол и затем снова на меня.

— Я знаю, что вы скорее всего никогда больше не захотите меня видеть, и я с уважением отнесусь к вашему желанию и никогда больше вас не побеспокою. Но если бы был хотя бы малейший шанс вернуть вашу дружбу, я бы сделал для этого всё возможное.