Книга Вдова военного преступника, страница 12 – Элли Мидвуд

Обычные горожане и понятия не имели о реальной ситуации на фронте. Им благополучно скармливали всё те же красиво написанные тем же министерством пропаганды истории о скорой победе великой Германской Армии, о «победоносных» атаках Вермахта на востоке, о храбрости наших пилотов, «сокрушавших всё на своём пути», когда в реальности американская авиация, объединив усилия с советской и британской армиями, вовсю бомбила наши фабрики с амуницией.

В феврале, когда первые бомбы начали падать настолько близко к столице, что мы слышали их отдалённый рокот, мы с Генрихом ели свой ужин в полной тишине. Горькая для нас правда заключалась в том, что они с такой лёгкостью находили эти самые фабрики благодаря Генриху, в своё время скопировавшему карты в кабинете Эрнста. И вот мы сидели, двигая еду с одной стороны тарелки на другую, и не знали, хвалить себя за помощь союзникам или оплакивать собственную гибнущую страну.

— Мы же только что оккупировали Венгрию. — Урсула попыталась хоть как-то приободрить нас после прочтения последних новостей в «Обозревателе». Грета терпеливо ждала, пока её мать намажет её бутерброд джемом. — Значит, ситуация на восточном фронте является действительно всего лишь небольшой заминкой?

Генрих, Макс и я, работая в отделе внешней разведки, молча обменялись взглядами, прекрасно зная, каким было истинное положение дел.

Тем не менее Макс ласково потрепал жену по руке и улыбнулся.

— Конечно, родная. Так и есть.

— Ну вот видишь? А ты меня раньше и слушать не хотел! Помнишь, как ты чуть не присоединился к каким-то заговорщикам, которые собирались организовать покушение на фюрера, считая, что это из-за него мы проигрываем войну? Разве ты не рад теперь, что мы с Генрихом тебя отговорили тогда?

— Конечно, любимая.

Позже тем вечером, когда мы с Генрихом вернулись домой, он налил себе бренди и покачал головой.

— Я волнуюсь за Макса. Он по-прежнему ходит на собрания с этими людьми.

— Это он тебе сказал?

— Нет, он мне ничего не сказал, чтобы не инкриминировать меня в случае чего. Но они всё также планируют что-то против Гитлера, я нутром чую.

Я поразмыслила над его словами какое-то время, и затем спросила:

— Думаешь, нам стоит сказать кому-нибудь?

Генрих пожал плечами.

— Я ведь не знаю их имён и того, что именно они планируют. Я думаю, лучше нам держаться подальше от всего этого. Не наша это игра, да и если ввяжемся, ничего хорошего из этого не выйдет.

— Думаешь, у них ничего не получится? А что, если они преуспеют? Это же откроет столько дверей для Германии! Мы сможем прекратить войну, подписав перемирие с союзниками!

— Нет, ничего у них не выйдет.

— Почему ты так думаешь?

— Да потому, что если это действительно его собственные генералы замышляют переворот, то они никогда не преуспеют. Не смогут они, скажем, просто подойти и застрелить его. Во-первых, к фюреру с оружием никого не пускают, а соответственно им придётся искать какой-то другой способ. А во-вторых, они слишком его боятся, слишком сильна над ними до сих пор его власть, и этого им никогда не преодолеть. Покушение, если они всё же на него решатся, не будет тщательно спланировано и приведено в исполнение именно по этой самой причине — страх. Если бы они были, скажем, партизанами с какой-нибудь из оккупированных территорий, то разговор бы был совсем другой. Те люди больше не боятся смерти, насмотрелись на неё уже вдоволь; наши же офицеры, у них семьи, они безумно боятся провала и последующего возмездия, а потому они наверняка попробуют что-нибудь как можно более безопасное для себя, и от этого безумно глупое и безуспешное. Нет, никогда им не преуспеть, помяни моё слово.

* * *

Внутри здания Главного имперского управления безопасности настроение было ничем не лучше. Жаль, что с началом войны чёрные формы пришлось сменить на полевые серые, заметила про себя я; чёрный цвет куда лучше отражал бы мрачные лица сновавших из отдела в отдел сотрудников. К ланчу я больше не могла выносить ни депрессивных донесений подчинённых Эрнста, ни постоянное облако табачного дыма в его кабинете, и чуть ли не силой вытащила его в ближайший парк подышать свежим воздухом.

— Люди и так на нас пялятся, а ты меня ещё и на это мороженое уговорила, чтоб ему провалиться! И чего я тебя только слушаю? Вот увидит меня кто из Управления с этим рожком, и как тогда я буду выглядеть? Да я застрелюсь со стыда!

Я изо всех сил сдерживала смех при виде его сдвинутых бровей и недовольного сопения, пока сам он отчаянно пытался закрыться от любопытных глаз старой газетой, оставленной кем-то на скамье, но в конце концов всё же расхохоталась.

— Перестань! Это вовсе не смешно!

— Прости, но в данный конкретный момент твой угрожающий тон и даже все твои шрамы вместе с твоим ростом как-то теряются на фоне твоего ванильного рожка, — я никак не могла перестать хихикать.

— Знаешь, ты — ужасная женщина! — проворчал Эрнст, но тут же снова откусил от своего рожка, уже почти профессионально прикрываясь газетой.

Я доела свой и откинулась на спинку скамьи, набирая полную грудь душистого весеннего воздуха. А затем я оглянулась вокруг и вдруг заметила, что в парке гуляли в основном женщины с детьми; Вермахт продлил призывной возраст до сорока пяти лет, а также с радостью принимал в свои ряды шестнадцати и семнадцатилетних мальчиков из Гитлерюгенд. Вдруг вся эта парковая идиллия с аккуратно подстриженными деревьями, цветущими газонами и весёлой музыкой, доносящейся из динамиков уличного радио, начала казаться какой-то постановочной, неестественной, и я никак не могла избавиться от ощущения, что всё это вот-вот распадётся на части, как старые декорации, оставив только голый серый скелет бетона и прогнившие балки вместо былой красоты. Я и не заметила, как начала хмуриться всё сильнее.

— Что случилось? — вопрос Эрнста вернул меня обратно к реальности. Он оказывается уже какое-то время молча за мной наблюдал, а я и не почувствовала.

— Ничего. Всё в порядке. — Я попыталась изобразить беспечную улыбку, но он, естественно, не купился.

— Аннализа, — наклонив голову на бок, он глянул на меня почти с укором, будто говоря, «неужели ты думаешь, что я не знаю, когда ты меня обманываешь?»

Я вздохнула.

— Да я даже толком не могу тебе этого объяснить. Знаешь то странное чувство, когда всё вроде бы и хорошо, но тут у тебя вдруг возникает какое-то нехорошее предчувствие, будто что-то ужасное должно случиться?

— Знаю.

— Ну так у меня только что возникло такое вот чувство. Не знаю почему, но я вдруг подумала, а что, если это последняя весна, которую мы встречаем свободной нацией? Что, если это последний наш май, когда мы можем вот так беззаботно есть мороженое в парке, ты и я, а следующего мая уже не будет? Или нас не будет…

Эрнст не отводил от меня серьёзных глаз, и я поняла, что у него тоже не раз возникали подобные мысли. Но он тем не менее взял мои руки в свои, улыбнулся и сказал: