Книга Завещание, страница 94 – Нина Вяха

– Нет-нет, никакой спешки! Я не собираюсь прямо сейчас. Можно и попозже.

Сири покачала головой. В ее глазах заблестели слезы.

– Для меня это слишком.

Мика, не поднимаясь с колен, кивнул.

– Разумеется, я понимаю.

Он поднял руки в защитном жесте.

– Думай над моим предложением столько, сколько понадобится. Просто я решил, что все равно должен тебя спросить. Чтобы ты знала о моих чувствах. И намерениях.

Что же ей теперь делать? Сири знала, что это невозможно.

Да, она разведена и свободна от Пентти, юридически свободная самостоятельная женщина и все такое. Но она знала, что у нее не получится выйти снова замуж, пока жив Пентти. Он этого просто не допустит.

Она кивнула Мике и улыбнулась, но в душе у нее была совершеннейшая пустота. 

* * *

Лето подходит к концу. Сено высушено и заготовлено на зиму, пусть не в Куйваниеми, но повсюду в стране, в других местах, где есть животные, которым надо запасать сено на зиму. В Аапаярви, например. В лесах поспевают ягоды. Много уродилось черники, причем очень крупной, потому что в этом году выдалось непривычно жаркое для Торнедалена лето и было много дождей, почти тропические ливни, когда небо разом темнело, а уже через секунду как ни в чем не бывало светило солнышко. Черника это любит, потому и уродилась такой крупной и сладкой.

С морошкой дела обстояли похуже. Все из-за заморозков, которые были в конце мая, как раз в пору ее цветения. Бедные маленькие цветочки замерзли, и их сдуло ветром. 

* * *

Все братья отправились купаться. Лахья и Сири остались дома. Лахья лежала на диване и читала, когда позвонил телефон.

Это была Сейя.

– Горит! – кричала она. – Пожар! Весь дом горит. Я пришла туда, а там, Боже мой, все горит!

– Что горит? Какой пожар?

Лахья не понимала, о чем она говорит.

Тут в трубке послышался голос Эско.

– Дай трубку матери.

– Она в огороде, полет грядки.

– Тащи ее сюда, Лахья, делай, что тебе говорят!

Никогда еще Эско не повышал ни на кого голос, поэтому Лахья моментально его слушается. Она соскакивает с дивана и босиком несется на задний двор, крича во всю глотку.

– Мама, мама, иди скорей! Там Эско звонит! Мама, ты где?

Синее небо и зеленые луга. И в самом центре этой зелени стоит Сири, раскрасневшаяся, потная, косынка чуть запачкалась землей.

Сири отирает лоб и смотрит на дочь угрюмо, почти мрачно.

– Скажи, что я сейчас подойду.

Впоследствии Лахья вспоминала, что мать это почти прошипела или прошептала, но в тот момент она повернулась и, влетев обратно в дом, подобрала трубку, которая болталась, свешиваясь вдоль стены кухни.

– Она идет, – говорит она старшему брату, после чего садится на крылечко и закуривает одну из маминых сигарет; сейчас ей наплевать, что ее могут увидеть – мысли Лахьи занимает совсем другое.

Вскоре из дома появляется Сири и садится рядом с ней. Берет из пачки сигарету, даже, кажется, не замечая, что Лахья тоже курит. Руки у нее дрожат. А взгляд витает где-то очень далеко.

Какое-то время они тихо сидят рядышком и молчат. Лахья смотрит на безоблачное небо.

Когда Сири открывает рот, ее голос звучит спокойно и собрано. Руки больше не трясутся.

– Аапаярви, все сгорело. Весь наш дом. Целиком.

Лахья молчит, ничего не говорит.

Вскоре после этого во двор въезжает автомобиль Тату. Скоро они соберутся все вместе. Онни, Арто, Вало и Лахья. Кроме Тармо. Тармо далеко, в Хельсинки.

– Они не знают, с чего все началось. И они не нашли Пентти, в дом все еще невозможно войти, но все говорит о том, что его больше нет.

– Нет?

Лахья чувствует, что не совсем понимает. Что вот сейчас, в данный момент, очень важно, чтобы Сири излагала свои мысли предельно ясно.

– Да, умер, стало быть.

Полицейское расследование. Все братья и сестры вновь собираются вместе. Конец лета. Большой праздник или нечто на него похожее. Наконец-то что-то случилось! Правда ведь? Ведь случилось же? Эй, почему никто не реагирует? Ау!

 Куда попадает человек после смерти? Может, он становится маленьким ангелом и, подперев подбородок ручкой, полеживает себе на пухлом облачке и смотрит сверху на всех людей, как они копошатся там, далеко внизу, словно крошечные куклы или муравьи, все чего-то бегают, чего-то устраивают, за что-то цепляются?

Или человек рождается заново? Перерождается в муравья или нового малыша соседей или в дерево, цветок, чайку, комара?

Или человек просто умирает? Спит себе да спит и больше не просыпается.

Или он оказывается на небе? В совершенно новом месте, где ни разу прежде не бывал, где светло и красиво, и можно встретить тех, кто тоже умер, но только раньше? А если человек был глупым, то неужели он тогда оказывается в аду? Тогда каким же это глупым надо быть, чтобы туда попасть?

Арто не знал, но очень много думал об этом из-за последних событий. 

* * *

Анни тяжело вздохнула, так тяжело, как это могут делать только беременные, и положила трубку. В комнате царил сумрак и было жарко. Несмотря на опущенные жалюзи, рассвет назойливо напоминал о себе, как оно обычно и бывает в июле в Стокгольме. Лето выдалось жарким, и тело Анни сделалось тяжелым и неуклюжим. Она находилась на позднем сроке беременности со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Анни бросила взгляд на красные цифры на радио-будильнике на прикроватной тумбочке. Было семь минут шестого.

– Что случилось, принцесса? – пробормотал в подушку Алекс, все еще пребывая между сном и явью.

Анни не ответила. Алекс протер глаза и уставился на нее в ожидании. Но она только молча сидела, свесив ноги с края постели, почти совсем голая, с округлившимся животом и грудью, в одной лишь тонкой ночной сорочке. Отросшие за время беременности волосы в беспорядке рассыпались по плечам.

– Анни?

Когда она наконец услышала его голос, у нее было такое чувство, словно где-то внутри нее нажали на «play».

Анни быстро зашевелилась со всей доступной в ее состоянии скоростью.

– Мой отец. Я должна ехать домой. Он… был пожар. Они его не нашли. Они думают, что… Он…

И она разрыдалась. Вместе со слезами наружу выходило все самое сокровенное. Воспоминания детства. Летние рассветы, когда Анни еще ребенком ходила с отцом в коровник. Его взгляд, такой прямой и открытый, когда он отвечал на ее вопросы о жизни и смерти. Отвечал, как умел, исходя из своих возможностей. Пентти никогда не делал разницы между ребенком и взрослым, а теперь он умер. У ее ребенка никогда не будет дедушки, только пожелтевшая фотокарточка в старом альбоме. Без истории. Без связи с прошлым.