Онлайн книга «Мертвые видят день»
|
– Доменико Гирландайо, – как-то в пустоту, словно ни к кому в отдельности не обращаясь, тихо произнес он, – «Поклонение волхвов». Чуть приблизившись, я присмотрелся – подспудное, лишь отчасти прикрытое, смазанное статичной композицией и классическими позами ощущение тревоги и какой-то вечной смертельной тоски было разлито на полотне, о чем-то совсем другом, гораздо более тяжком, пронзительном и ранящем, чем пришествие младенца Христа, говорило оно. Мгновение глядя на него, я чуть повернулся к художнику. – Копируете? Чуть заметно вздрогнув, не глядя на меня, еще секунду помолчав, он тихо помотал головой. – Воссоздаю. Еще раз все-таки обернувшись, видя и не видя меня, он на миг замер, глядя куда-то мимо меня, в сторону. – Погибла несколько месяцев назад, во время английской бомбардировки Любека. Погибла городская картинная галерея. «Огненный шторм». Сгорели все картины, и эта тоже. – … и что теперь? – Теперь воссоздаем. Все картины. Я – эту, другие художники – остальные. Еще не вполне все понимая, машинально я поискал глазами на стоявшем рядом табурете репродукцию или хоть что-то, несущее на себе следы оригинала воссоздаваемой картины. – Без репродукции? Художник безразлично помотал головой. – Все было. Редко какая картина исчезает бесследно, остаются репродукции, фотографии – все нужно. Но воссоздать картину можно, лишь когда видишь ее в малейших деталях внутренним зрением. Написать копию картины по репродукции можно, воссоздать – нельзя. – Значит, здесь живут художники? Чуть заметно он вздохнул. – Здесь живут только художники. Это то, чем занят, для чего существует этот город – мы воссоздаем картины, погибшие на войне. – И здесь живут все умершие художники? – Только те, кто погиб на войне. Или по вине войны – во время бомбежек или, например, в торпедированных кораблях. – И вы… Художник усмехнулся. – Битва при Изонцо, март шестнадцатого. Нас много погибло там. Вдруг почувствовав себя бесконечно усталым, без разрешения взяв жестяную коробочку, лежавшую на табурете, и сев на него, держа коробочку на коленях, я повернулся к художнику. Мгновенье мы смотрели друг на друга. – В последние годы у вас должно быть много работы. Он усмехнулся. – Хватало и раньше. В Первую мировую не было бомбежек, но погибло много частных собраний – из-за артиллерийских обстрелов и пожаров. – Но с тем, что сейчас, не сравнить. – Не сравнить. Несколько мгновений подумав, я поднял на него глаза. – Наверно, вам можно позавидовать – редко кто из находящихся здесь занят чем-то столь благородным. Почти без боли, смертельно устало он встретил мой взгляд. – Мы воссоздаем картину и отправляем ее в хранилище, где ее никто и никогда больше не увидит. Что здесь благородного? Мы – могильщики, мы создаем кладбище картин. Я подумал. – Одному академику-филологу жаловались, что люди покупают книги просто так, как предмет престижа, а потом просто ставят на полку, набивают ими книжные шкафы и не читают. Он сказал – это ничего, если где-то, в одном месте, оказывается много книг, значит, образуется книгохранилище. А если есть книгохранилище, значит, рано или поздно найдется кто-то, кто обнаружит его и прочитает все. Художник отчужденно помотал головой. – Это на Земле. А здесь не бывает никого – кроме совсем случайных людей, раз в многие годы. – Он усмехнулся. – Что, пойдете смотреть галерею? Я опустил голову. – Нет, наверно нет. – Ну то-то же. Помедлив, не зная, что сказать, я поднял на него глаза. – Может, покажете мне город? На миг замерев, с кисточкой, застывшей в воздухе, казалось, в ту же секунду что-то решив, сунув кисточку в стакан вместе с остальными, вздохнув, он поднялся. – Ладно, пойдемте. Я уже не могу здесь. Обойдя пруд, под сводом тихо шелестящих желто-зеленых деревьев мы пошли по аллее. Оглянувшись, я посмотрел на оставленные холст и мольберт. – Не боитесь оставлять их здесь? Безразлично он пожал плечами. – Чего? Здесь только художники, и каждый знает, кто и над чем работает. Выйдя из аллеи, мы пошли по улочке со старыми средневековыми домами. – Как вы узнаете, что картина погибла? – Их копии или фотографии появляются перед алтарем в Храме. Но иногда просто видим внутренним зрением то, что погибло, было уничтожено. Это очень сильные видения, они не позволяют думать ни о чем другом. Они заставляют сразу взяться за работу. Он усмехнулся. – Здесь есть художники, восстанавливавшие еще картины живописцев Древнего Рима, погибшие во время нашествия варваров. Но они живут в Старом городе и почти не показываются. – А вы рисуете собственные картины? – Некоторые пытаются. Но это трудно, очень трудно. Это то, чего, по сути, не может, не должно быть. Для того чтобы рисовать, вокруг должна быть какая-то жизнь. А ее нет, есть только этот город и художники, так же, как ты, воссоздающие картины. Ты напишешь картину, которая встанет в ряд с другими, воссозданными, с тысячами и тысячами других, которых никто и никогда не увидит. Это подсекает, подрезает жилы в самом начале, нужно какое-то особое состояние духа, наперекор всему, наперекор той могиле, в которой мы все стоим, так, что на какое-то краткое время ты словно перестаешь замечать ее. К этому невозможно подхлестнуть себя, это может появиться только само собой, но этого не бывает почти никогда. – А пейзажи? Он усмехнулся. – Знали бы вы, как нам надоели эти пейзажи. Впрочем, кто-то пытается. Он улыбнулся. – Здесь есть квартал переписчиков. Раньше, когда какая-нибудь книга пропадала безвозвратно, не оставалось ни одного экземпляра, здесь ее переписывали. Но сейчас редко такое случается, с изобретением книгопечатания сложно стало уничтожить весь тираж. Здесь есть утраченные сочинения Тацита, Полибия, Тита Ливия. Не хотите почитать? – Вряд ли. Сейчас некогда. Незаметно свернув, мы вышли на набережную. Ряды обветшавших каменных лавчонок тянулись вдоль реки. – Здесь не только картины, здесь же скульптуры и скульптурные миниатюры – есть даже Канова и Бенвенуто Челлини. И произведения прикладного искусства – всякие шкатулки, амфоры, геммы. Но все это некому воссоздавать – их слишком много, а может, скульпторы и ремесленники погибают на войне реже. Если хотите, посмотрите. |