Книга Безбожно счастлив. Почему без религии нам жилось бы лучше, страница 25 – Филипп Мёллер

Однако у нашего пиева брата, видно, есть еще что-то на уме. После того как оставшаяся часть ток-шоу и, прежде всего, мое выступление пролетели, словно в дурмане, я, качая головой, наблюдаю, как оставшиеся поклонницы епископа целуют его перстень, даю снять с меня грим и спустя полчаса оказываюсь за длинным столом с едой и напитками. Напротив меня сидит Бенедикт Траймер, но, когда мы принимаемся за ужин, рядом с ним присаживается пиев брат. Во время ужина я наблюдаю, как человек в рясе без устали потчует жертву сексуального домогательства всякой ахинеей, и как только Бенедикту удается бросить в мою сторону взгляд, ищущий подмоги, включаюсь в разговор.

«Простите, что вмешиваюсь, господин Штайнер, – говорю я, – но…»

«Брат Штайнер», – возражает он и улыбается мне.

«Не-ет, – говорю, – мои братья не являются ни гомофобами, ни антисемитами. Пошли покурим, Бенедикт?»

«Охотно», – говорит юноша и сразу встает. Выйдя на улицу, мы достаем по сигарете и закуриваем, и, поднеся к его сигарете зажигалку, я замечаю, что у него дрожит рука.

«Ты все нервничаешь? – спрашиваю я с улыбкой. – Да все уже позади, а ты был молодцом!»

«Знаешь, что мне сказал пиев брат? – Бенедикт смотрит на меня, весь бледный. – Вам должно быть стыдно, что вы выступили по такому поводу публично!»

Спасибо за церковный налог, Адольф

Довольно мрачное и дождливое утро четверга – я добираюсь до районного суда Кройцберга с намокшей головой. Современное здание, кубическое и невитиеватое, разве что в странной скульптуре над ним есть что-то художественное. Я разочарован, так как представлял себе несколько иначе это место, где мои давно разрушенные отношения с Католической Церковью завершаются уже официально. Пожалуй, это завершение должно было бы выглядеть более торжественно, в любом случае – более достойно.

«Добрый день! – приветствую я пожилого господина, который сидит у входа за стеклянным окном и покручивает ус, читая газету “Бильд”. – Сегодня я уйду из церкви», – говорю я как можно более невозмутимо, хотя я столько времени ждал, когда радостно произнесу эту фразу.

«Поздравляю!» – Он даже не смотрит на меня, уставившись в третью страницу газеты.

«Спасибо!»

Пожилой господин продолжает покручивать усы, а я тщетно жду, чтобы он что-нибудь добавил к своему комментарию. Я глубоко дышу и намерен оставаться дружелюбным, потому что не хочу, чтобы этот особый день был испорчен погодой или же старым усатым берлинцем. Я хотел бы даже какой-нибудь небольшой церемонии в честь этого мудрого решения, чтобы на ней после моей официальной подписи разные люди, одетые как Людвиг Фейербах, или Томас Джефферсон, или Галилео Галилей, ну и еще – парочка древних греков в белых хитонах, пожали мне руку и наградили меня юбилейным изданием «Всеобщей декларации прав человека», – но, видимо, это уже чересчур.

«А куда мне, собственно…»

«Участковый суд!» – грубо коверкая слова, бурчит привратник.

«A-а, участковый суд, – спокойно повторяю я, правильно выговаривая слова, и кусаю нижнюю губу, потом вспоминаю, как нужно коверкать слова, чтобы обрести понимание соотечественников, и тоже их коверкаю (здесь я их перевожу на правильный язык). – Участковый суд – большой!» – И я упираюсь руками в его стойку.

«Мне что же – самому искать? Может, намекнете, куда мне?» «Ну, так для того я тут и сижу! – Он поднимает глаза и одаривает меня улыбкой. – Направо по Мекерштрассе, первый подъезд, первый этаж, комната 11С!»

«Вот ведь, еще куда-то тащиться!» – говорю я с усмешкой и чуть позже в хорошем настроении и с мокрыми от пота волосами стою перед металлическими воротами, обрамленными двумя каменными колоннами. – «Так я себе это и представлял», – шепчу я и встречаю внутри господина, который (если слегка пофантазировать) выглядит, словно Берт Брехт.

«Добрый день!» – говорю я ему, но он, не ответив, проходит дальше. Какие же они недружелюбные, эти интеллектуалы.

Поднявшись по лестнице, нахожу комнату 11С, но перед ней нет аппарата, выдающего твой номер в электронной очереди, а только висит расписание с часами приема – и, так как сейчас принимают, я, постучавшись, вхожу в офис.

«Добрый день! – говорю я первой же даме, которую вижу за стойкой. – Я – Филипп Мёллер, и сегодня я ухожу из церкви».

Никаких там я бы хотел или может быть, я…! Нет-нет, прямо к делу!

«Значит, вы хотите уйти из церкви, – медленно произносит довольно объемистая дама, потом вздыхает. – Ну ясно. – Она берет очки, которые висят на цепочке и до этого момента лежали на ее огромной груди, и водружает их на нос. – Вы католик или протестант?»

«Ни то, ни то! – Легко шагнув, я подхожу вплотную к стойке и облокачиваюсь на нее. – Потому-то и ухожу».

«А из какой церкви вы хотите уйти, господин…?»

«Мёллер! Из католической, да какая разница!»

«Есть же порядок, – говорит она и поднимает бровь. – Опять же, всякие формуляры. Вы же знаете, зачем нужен церковный налог?»

«Еще бы! – Я постукиваю пальцами по стойке. – А вы?»

«Разумеется! – Она сдвигает мою руку со стойки формуляром. – Для благих целей».

«Например?» «Это что, допрос? – Она грубо тычет в формуляр, вставленный в небольшую полусферу и прикрепленный цепочкой к гибкой антенне. – Благотворительность, например!»

«Она финансируется за счет государства! – Я усмехаюсь и беру ее карандаш. – Доля церковного налога исчезающе мала. Где мне подписаться?»

«Сперва попрошу удостоверение личности! – Ворча, она проверяет мои данные и вводит их в другой список. – Но тогда для школ».

«Христианские частные школы финансируются на 85 процентов за счет государственных средств, 10 процентов платят родители, а остальные 5 процентов – церковь».

«А детские сады?»

«Так же».

«Больницы?»

«Почти не получают средств от церковного налога». «Дома престарелых?»

«Тоже нет».

«Хосписы?» «То же самое».

«Вот как? – Она смотрит на меня поверх очков и пододвигает мне формуляр для подписи. – Что же они делают со всеми этими деньгами?»

«Это, – говорю я и, сияя, ставлю свою подпись на самом правильном месте в мире, – это – хороший вопрос, очень хороший вопрос! Что-то еще?»

«Просто возьмите это, – говорит дама и протягивает мне документ, официально подтверждающий, что я больше ни в коей мере не причастен к римско-католической вере и к ее налоговому исповеданию. – Это важно!»