Книга Бессмертные, страница 72 – Джеймс Ганн

Мэтт тяжело опустился на стул.

– Я не говорил тебе, где эта хижина. Я сам не знал, где. Как же ты…

– Я это умею – места находить и вещи потерянные. Как кошка.

– Но как ты сюда добралась?

– Приехала. – Мэтт невольно покосился на стоящую у стенки метлу. – Па мула мне дал. Я его отпустила, он домой сам вернется.

– Нельзя тебе оставаться здесь. Это попросту невозможно!

– Тише, мистер Райт. Ма всегда говорила, что не стоит ничего решать на пустой желудок. У меня ужин готов – оголодали уже, небось.

– Решать тут нечего, – огрызнулся Мэтт, глядя, как она ставит на стол поджаренные ломти бекона под сливочным соусом, кукурузные початки, пышные бисквиты, масло, домашний джем, ароматный кофе. Разрумянившись от плиты, она стала почти красавицей. – В рот ничего не возьму, – сказал он.

– Чепуха, – отозвалась она, наполняя его тарелку.

Бекон таял во рту. Мэтт начал есть и убедился, что все здесь, впервые на его памяти, приготовлено точно так, как он любит.

Сытый и довольный, он откачнулся назад, закурил сигарету.

– Будь время, испекла бы вам персиковый пирог, – сказала Эбигейл, наливая ему третью чашку кофе. – Он у меня хорошо выходит.

Мэтт лениво кивнул. Неплохое возмещение за…

– Нет! – Стул хлопнулся на все четыре ножки. – Не пойдет. Нельзя тебе здесь оставаться. Что скажут люди?

– Да кому какое дело. Па вон все равно. И потом, я могу сказать, что мы поженились.

– Не надо, – прохрипел Мэтт. – Пожалуйста.

– Позвольте мне остаться у вас, мистер Райт. Я стряпать буду и все такое. Никаких хлопот вы от меня не увидите, честное слово.

– Слушай, Эбби. – Он взял ее за руку, на удивление мягкую. Она скромно потупилась. – Ты славная девушка и готовишь лучше всех, кого я знаю. Со временем станешь кому-нибудь хорошей женой – зачем тебе губить свое доброе имя, живя здесь с одиноким мужчиной? Ты должна немедленно вернуться к отцу.

Она будто помертвела и прошептала чуть слышно:

– Хорошо, будь по-вашему.

Мэтт, опьяненный внезапным успехом, открыл перед ней дверь, усадил в машину, сел сам. Эбигейл забилась в уголок и на него не смотрела. Ему стало стыдно, как будто он ударил ребенка. Бедняжка, подумал он – и приказал себе не валять дурака.

Он нажал на стартер, но машина не заводилась: мотор работал на холостых оборотах.

Он покосился на Эбигейл. Да нет же, что за нелепость. Она не выходила из дому после его приезда. Он стал настоящим параноиком, когда ее встретил, – нельзя же все сваливать на несчастную деревенскую девушку. И хватит жать на кнопку, так и аккумулятор посадить можно.

– Ладно, не выставлять же тебя на ночь глядя. Переночуешь один раз здесь.

Они молча вернулись в дом и занавесили нижние койки, прикрепив одеяла к верхним. В процессе Мэтт ощущал ее сладкий женский запах и помимо воли к ней прикасался.

Закончив, Эбби вознамерилась стащить через голову платье.

– Зачем же мы, по-твоему, одеяла вешали? – остановил ее Мэтт. – Раздевайся там, у себя.

Она покорно кивнула и залезла на свою койку. Мэтт, сделав то же самое, разделся, укрылся и вспомнил, что не потушил лампы.

Она, прошлепав по полу, задула их одну за другой. Стало темно и тихо.

– Доброй ночи, мистер Райт, – произнес детский голосок.

– Доброй ночи, Эбби, – ответил Мэтт и твердо добавил: – Но завтра первым делом домой.

С койки напротив донеслось что-то – не то всхлип, не то храп, не то приглушенный смешок.

В кошмарный сон Мэтта, убегающего от невидимого врага, вторгся аромат яичницы с беконом и кофе. Мэтт открыл глаза и жадно потянул носом. На постели играл смягченный занавеской солнечный свет, сон улетучивался.

Откинув занавеску, Мэтт увидел в углу аккуратно сложенные припасы, а на маленьком столике у окна пишущую машинку, драгоценные свои папки и стопку белой бумаги.

Он торопливо оделся и вылез из своего кокона. Эбби накрывала на стол, мурлыкая песенку. Платье на ней было другое, коричневое, совершенно не идущее к ее волосам и цвету лица, но сидящее несколько лучше, чем синее, и показывающее вполне женственную фигуру.

Мэтт попытался представить, как она выглядела бы в нормальной одежде, в нейлоновых чулках и накрашенная, но завтрак быстро убрал из головы все посторонние мысли. Эбби предугадывала его желания на удивление точно: желток сверху, белок как раз в меру плотный. Сначала он подумал, что не съест столько, но потом без труда умял три яйца. Эбби себе поджарила два.

– Ну-с, – вымолвил он, отодвинув тарелку и закурив. Эбби притихла. Куда, однако, спешить, несколько часов разницы не составят. Отвезти ее можно и вечером. – Не поработать ли мне?

Эбби убрала со стола, Мэтт вставил в машинку листок бумаги. Рабочий столик, как раз нужной высоты, стоял под правильным углом к свету. И впрямь идеальные условия для работы.

Мэтт полистал заметки, подавил желание немного пройтись, положил ногу на ногу. Работать решительно не хотелось.

В конце концов он напечатал посередине:

Эбби не шумела, наоборот. Она старалась все делать как можно тише, что особенно раздражало.

Мэтт, не вытерпев, оглянулся. Она в полном блаженстве сидела за круглым столом и зашивала дырку в кармане его запасных рабочих штанов.

Прямо как в игре. Ты будешь папой, я мамой. И жили они долго и счастливо. В то же время здесь есть что-то взрослое, что-то сбывшееся. Если бы всех на свете можно было осчастливить столь же легко – и как жаль, что даже простое счастье Эбби продлится недолго.

Точно почувствовав на себе его взгляд, она подняла глаза и вся просияла. Мэтту по-прежнему не писалось.

Веру в сверхъестественное, нерешительно начал он, можно объяснить попыткой первобытного разума обрести некий порядок в хаосе. Отсюда следует, что эта вера слабеет по мере познания естественных законов вселенной.

Нет, не то. Мысль, отраженная в кривом зеркале.

– Кто учинил разгром в вашем доме? – спросил, обернувшись, Мэтт.

– Либби.

– Что за Либби?

– Другая я. Обычно я держу ее взаперти, но когда мне становится грустно, она вырывается, и я не могу с ней сладить.

Боже правый. Шизофрения.

– Откуда ты это взяла? – осторожно спросил Мэтт.

– Моя сестренка-двойняшка родилась мертвой. Ма сказала, я сильнее была и забрала ее жизнь себе. Когда я вела себя плохо, ма всегда говорила, что Либби, мол, никогда бы такого не сделала. Ну я и начала сваливать все на Либби, как что-нибудь натворю. От трепки это не избавляло, но все как-то легче.