Книга Белая королева для Наследника костей, страница 8 – Айя Субботина

— Не трогай… ее, — раздается слабый голос нового Короля Севера.

Мы обе поворачиваемся: она со счастливой ухмылкой, я — с горечью. А ведь мне в самом деле хотелось, чтобы упрямица задержала меня, запретила сердцу руководить моим разумом. Тогда бы мне нечего было стыдиться.

Глаза Раслера в эту минуту почти черные, лишь редкие сиреневые всполохи напоминают об их прежнем цвете. Кожа на руках стала серой, как у покойника. Его грудь слегка вздымается, так редко, что я успеваю сосчитать до десяти, прежде чем он делает новый вдох.

Длинноухая наклоняется к самым его губам и несколько мгновений они просто смотрят друг на друга. Раслер сглатывает, морщится, но больше ничем не выдает свою слабость.

— Ты болван! — в сердцах бросает его помощница и стреляет в мою сторону ядовитым взглядом. Теперь я точно знаю, что между ними есть какая-то ментальная связь. — Это просто блажь и жалость.

Раслер снова морщится, пытается сесть. Тенерожденная бросается ему на помощь, но он отшатывается от нее, словно она — наемный убийца, который пришел подарить поцелуй смерти. Наследник костей все-таки садится, самостоятельно. Прикасается пальцами к плечу — и по его лицу, словно волна, проносится боль. Значит он не лишен человеческих чувств, как говорят. Значит, он смертен.

— Убирайся, Кэли, — приказывает он длинноухой.

Мгновение — и ее уже нет, лишь едва заметно приоткрылась дверь. В щелку смотрит перепуганное лицо мальчишки-служки. Я машу ему входить, показываю, куда поставить таз. Следом приходят еще двое, приносят кувшины с подогретой водой. Мы с Раслером не обмениваемся и словом, все происходит в полной тишине. Мне нужно собраться с силами, чтобы вести себя подобающим образом. Я — Белая королева. Нужно думать о государстве и моих людях.

— Твои раны нужно обработать, — наконец нарушаю молчание я. — Иначе у тебя будет заражение крови. Нужно наложить швы на обе раны.

— Обе? — Он мимолетно прикасается к порезу на лице, отмахивается. — Это ерунда.

— Ты собрался в могилу? — спрашиваю я, подавляя вспышку злости.

— Я же говорил, что не собираюсь умирать сегодня.

— Тогда хочешь подарить Север кому-то из той длинной очереди, что ждет не дождется, когда ты сгинешь?

Он смотрит на меня с удивлением, а я молча выливаю воду в таз, бросаю туда щепотку красного порошка из глиняной плошки и как следует размешиваю. Порез на моей ладони неглубокий, он неприятно щиплет. Возможно, сейчас во мне говорит пережитая тревога, но мне почти не больно.

— Я не для того завоевал Север, чтобы отдавать ему кому-то за здорово живешь, — говорит Раслер.

— Тогда твои слова бессмысленны, — огрызаюсь я и, глубоко вздохнув, тяну куртку с его плеч. Муж помогает мне, едва заметно морщится, когда приходится потревожить раненое плечо. Потом, вооружившись ножницами, разрезаю ткань рубашки. Кровь запеклась, а ткань прилипла к телу, снять ее будет сложно и болезненно. А мне почему-то не хочется причинять ему боль.

Раслер отворачивается, даже не наблюдает за моими движениями. Ему все равно, что ножницы в моих руках тонкие и острые, а его шея опять соблазнительно обнажена. Я разрезаю рукав от самого манжета, стараясь не задевать рану, развожу края ткани, тяну ее вниз. Моему взгляду открывается ужасное зрелище: рана велика, и она почти черная от множества атакующих ее черных же вен. На миг мне кажется, что эта чернота пульсирует и бьется, но я машу головой и наваждение пропадает.

— Ее нужно снять совсем.

Раслер послушно, орудуя здоровой рукой, послабляет шнуровку на вороте, пытается избавиться от сорочки самостоятельно, но ничего не получается. Я откладываю ножницы и помогаю: тяну края ткани вверх. Он поднимает руки, скрипит зубами, пытаясь сдерживать стон боли.

Ну вот и все. Я не смотрю на него, беру рубашку и бросаю в камин. Огонь жадно вгрызается в ткань, гложет, как голодный пес.

— Так у нас заведено: нужно отдать рубашку Пламенному. Это подношение за то, что он пощадил жизнь воина.

Он молчит, я поворачиваюсь — и замираю.

Раслер, чуть наклонившись вбок и опираясь на одну руку, сидит на кровати. Его темные волосы взъерошены, на окровавленном лице застыло безразличие. Он стройный, жилистый. Я бы сказала, что по меркам моего народа, скорее худощавый. Но каждая мышца в его теле идеальна, как будто сами боги вылепливали Раслера в своих Небесных чертогах: у него крепкие руки, в меру широкие плечи, плоский рельефный живот. Правду говорят, что он безволосый не только на груди. Но меня это странным образом притягивает. Он — совершенный настолько, насколько мужчина вообще может быть совершенным.

И я иду к нему, тянусь, как мотылек к огню. Мне необходимо притронуться к этому мужчине, ощутить его реальность. Это сильнее меня, сильнее всего, что я когда-либо чувствовала.

Я провожу пальцами по его ключице, наслаждаюсь тем, как скульптурно она выделяется под кожей. Это какое-то наваждение. Или он играет со мной? Использует магию, чтобы поработить мою волю, сломить сопротивление?

Раслер поднимает взгляд, смотрит на меня с осторожностью и… Боги, он снова покраснел? Совсем немного, но он такой бледный, что румянец горит на щеках огнем. Наследник костей сглатывает, прикусывает нижнюю губу. Его глаза стали совсем черными и теперь я вижу в них свое отражение.

— Я не умею любить, Мьёль, — произносит он чуть хриплым голосом, но в то же время перехватывает мою руку и жадно, как голодный зверь, впивается губами в мое запястье.

Я всхлипываю от того, как сильно эта ласка врезается мне прямо в сердце. Он ласкает чувствительную кожу, прикусывает до крови, слизывает, жадно глотает. Мы смотрим друг на друга, словно два загнанных в клетку волка: нам нужно сражаться, грызть друг другу глотки, а вместо этого мы скулим в немой мольбе зализать друг другу раны, собрать остатки разбитых душ.

— Я убил в себе все, что способно любить, — говорит Раслер. Его тяжелое дыхание просачивается мне под кожу, распаляет кровь.

Мне невыносимо хочется плакать. Снова и снова, а ведь я никогда раньше не жаловала слезы. Хочется кричать и бить его по щекам до тех пор, пока не исчезнет эта чернота. Хочется сказать, что он просто безумный захватчик и такие, как он, ничего не знают о любви.

— Я ненавижу тебя, — отвечаю я, — большего ты не стоишь.

Кажется, мои слова ему по душе. Раслер перестает хмуриться, румянец медленно исчезает с его лица. Раслер снова бледен и холоден, как будто мыслями где-то далеко.

— Так почему ты не желаешь мне смерти? — спрашивает он, отпуская мою руку.

Я отворачиваюсь, позорно сбегаю к тазу с подготовленной водой, мочу в ней лоскут мягкой белой ткани. Что-то внутри меня звенит и дрожит, вибрирует отголосками странных чувств, в которых мне никак не разобраться.

Теплая вода ласкает кожу и растворенный в ней порошок пощипывает раненую ладонь. Я на минуту задерживаюсь, сжимаю губы, чтобы не поддаться слабости выдать боль. А потом, когда прихожу в себя, выжимаю ткань и возвращаюсь к Раслеру. Он все так же неподвижен, и все так же смотрит куда-то в сторону. Даже не морщится, когда я смываю кровь с его раны, только вздыхает в унисон каким-то своим мыслям.