Враг Геббельса № 3 – страница 21 | Владимир Житомирский

Добавим, что наши военные изобретали самые разные способы доставки журналов и листовок немецким солдатам. Выстреливали пачками печатной продукции из минометов. Связисты, разрезав телефонную линию врага, привязывали экземпляры к концам проволоки. А там, где линия фронта проходила вдоль реки и враг располагался ниже по течению, грузили пачки с печатными изданиями на небольшие плотики…

Но – вновь к книге:

«Не заглядывай на предыдущие страницы. Загляни в себя. Что ты там обнаружишь? Хе! Вино! Что же еще? Омара Хайяма! Ну и как ты себя чувствуешь? О’кей! Или, как говорит Володька, хитро прищурившись и подняв большой палец, “Шанго!”.

Я один.

Передо мной полный бокал и пустая бутылка.

И пузырек туши. А в руке перо.

Наверное, это то, что мне нужно.

Эту страницу, Володька, ты прочтешь, когда тебе будет 39 лет. Раньше читать не стоит. Не будь дураком».

Рядом – автопортрет. Тонко передано душевное состояние художника.

И постскриптум непосредственно на листе с рисунком:

«Радио перестало передавать негритянскую музыку, и Святослав Кнушевицкий играет “Сентиментальный вальс”.

И мне опять грустно».

Конечно, редакционная работа изнуряла. Но без чувства юмора она была бы еще тяжелей. Друг отца фоторепортер Марк Редькин как-то прислал в редакцию с фронта пакет с негативами для очерка, приложив к нему трофейную книгу гитлеровских парадов. Перепуганный редактор вызвал к себе художника и дрожащим пальцем ткнул в надпись на титульном листе: «Шуре Житомирскому от Адольфа Гитлера». С огромным трудом отцу удалось успокоить редактора-перестраховщика, убедить, что он не состоит в числе знакомых фюрера. В итоге уговорил попросту вырвать титул, а книгу отдать ему для фотомонтажей. Кое-что из книги действительно пошло в дело.

А вот другой случай, о котором он как-то вспомнил: «Я пришел в кабинет к редактору с эскизом очередного разворота. Как всегда, вверху написал заголовок. Любил придумывать заголовки, хотя это не входило в мои обязанности. “Нет, этот заголовок не годится”, – сказал редактор. Взял лист бумаги и стал писать и зачеркивать новые варианты заголовка. Я стою, он сидит. Проходит почти час. – “Ну вот, это то, что надо”, – произносит он. – “Но ведь это то, что написано на моем эскизе!” – “Да что вы говорите?” – удивился он… Когда я вышел из его кабинета и подошел к двери своей комнаты, увидел, что шутники-коллеги не теряли времени. На двери в жирной черной рамке красовалась моя фотография с некрологом, который заканчивался словами: “Зверски умучен в кабинете главного редактора”. Время. Число. Вынос тела. Дата похорон…»

Несколько десятков выразительных профилей людей и даже слона из зоопарка на правой части разворота книги. И короткий текст на левой странице:

«Я принес их всех с улицы. Я многое мог бы о них рассказать».

И неожиданная добавка внизу почти пустой страницы:

«В городе пахнет бензином и неприятностями».

И вот финальная запись, сделанная после Победы.

Но предварим ее отрывком из записок 80-х годов:

«…Годы работы во время войны, работы над журналом и листовками – самые яркие и вдохновенные в моем творчестве. Я рад был говорить своим искусством то, что думаю».

Итак, завершение книги «Мечты о прошлом и будущем»:

«Моя память сохранила многое. И многое не вошло в эти страницы. Я помню ослепительный магниевый свет висящих ракет. И оглушительный лай зенитных пулеметов. И ракеты плакали огненными слезами. Зенитные орудия устраивали небольшой ад, и бомбы рвались слева и справа.

Я помню лисицу, которую привел Шурик. У нее на шее был обрывок веревки, и она съела мой ужин.

Я помню белые грибы. Мы собирали их с тобой, Володька, и мы заблудились в лесу. И еще, Володька, нас вымочили до нитки три грозы в лесу. И нам очень попало от Эрики. И нам было очень хорошо.

Я помню грузинское гостеприимство. И пышные тосты.

И рассвет на палубе теплохода. Он застал меня в плетеном кресле, и я изрядно продрог и согрелся черным кофе в Сухуме.

Я помню мартовское солнце в заснеженном лесу, и голубые тени, и поскрипывание лыж.

Я помню удар шаровой молнии и перепуганных голубей.

О многом я хочу еще написать. И многое не вошло в эти страницы.

Прощай, моя случайная книга.

Прощай, мой светлый друг».

И значок-подпись автора, уже традиционно скомпонованный из стилизованных букв «А» и «Ж». Тот, что он ставил на довоенных рисунках, но не мог ставить на своих военных фотомонтажах.