Книга По велению Чингисхана, страница 219 – Николай Лугинов

– Все у тебя непросто, какие-то потайные мысли, обратная сторона…

– Да ведь до сих пор я никогда и ничего насильно тебе не навязывал… А сейчас нужда заставила бойким быть, выскакивать вперед, – с непонятной убежденностью настаивал на своем Кехсэй-Сабарах. – Но хоть сегодня ты согласись с тем, что я говорю. Повторяю: я знаю, что делаю.

– Ох, не знаю… – Кучулук вздохнул и в знак неодобрения поморщился. – Согласился уже, раз остался, иначе здесь меня бы уже не было.

Они стояли и слушали, как опять дает разные распоряжения молодая хотун, смотрели, как стремительно она ходит, то скрываясь в сурте, то снова появляясь. Кучулук заметил какую-то особую грацию в ее движениях, гибкость и одновременно затаенную силу всего тела – да, как у молодой и сильной кошки, сознающей свое достоинство… Еще не понимая – отчего, он ощутил какую-то странную тревогу, волнение ли.

– О, какая истинная хотун выйдет скоро из этой девицы…

– Кажется, ты совершенно прав в этом, – усмехнулся Кучулук. – А я-то думал, что ты только лошадей умеешь оценивать. Но вот, оказывается, еще и в женщинах разбираешься.

– Нельзя никогда оборачивать в игру и шутку серьезное дело. Лучше подтянись-ка, соберись с мыслями.

– Ты что, задумал меня, единственного своего хана, сироту одинокого, толкнуть в постель этой хищницы? Да она же… Я же пропаду…

– Есть одна древняя пословица наших предков: «Собачья голова с золотого подноса скатилась»… Так говорят про тех, кто по робости ли, по глупости ли сплоховал, упустил единственный счастливый случай, выпавший на их долю…

– Хм… – Кучулук, впервые в жизни, кажется, увидевший своего наставника таким возбужденным и азартным, только головой покачал, пораженный. – А не торопишься ли?

– Нет, уж поверь мне.

В это время их обоих пригласили в сурт хозяйки – из сумерек в яркое освещенное уютное пространство, сразу отгородившее их от подступающей ночи… Хотун усадила их на два нарядных коврика напротив себя. Гости были поражены обилием редких в этих местах яств на белом трехногом, с такой блестящей поверхностью столе, что можно было глядеться в нее как в зеркало.

На золотом подносе высилась гора красных ягод алмы, синего винограда и еще каких-то фруктов, стояли кувшины с вином. Но они, непривычные к такой еде, лишь из вежливости попробовали эти плоды, хоть и восхищались глазами. Зато с удовольствием встретили слуг, внесших полные чаши дымящегося свежайшего мяса и потрохов, ароматной шурпы.

– Ну, гости нежданные, но все-таки дорогие, отведайте нашего угощения, – с несколько лукавой улыбкой сказала им молодая хозяйка. – На этом сандалы, на столе, всё для вас.

Кучулук от неведомого смущения не мог даже есть как следует, не то что не хотелось – не шло… А вот Кехсэй-Сабарах уничтожал еду с большим воодушевлением и аппетитом. И, обычно такой сдержанный в речах, немногословный, на этот раз ни на миг не умолкал, кажется, оживленно говорил обо всем на свете. Но все это имело некий скрытый смысл, затаенную цель, ибо о чем бы он ни говорил, рассказ его каким-то образом обязательно приводил к хану. Если верить его словам, Кучулук представал перед слушателями сродни богатырю из олонхо: все-то он знает, мол, понимает и умеет. Подстреленный им глухарь падает прямо в котел над костром, а архар, скачущий меж каменных скал, кувыркнувшись от его стрелы, подкатывается прямо к его ногам… По словам старика выходило, что это не просто какая-то случайность, совпадение, а самое что ни на есть привычное, обыденное дело.

Эти пылкие, преувеличенные не в меру рассказы явно нравились хотун, почти восхищали ее, и она с веселой пристальностью то и дело взглядывала своими раскосыми продолговатыми глазами на героя их. Воодушевленный этим, старик еще более распалялся, живописуя их странствия и приключения. Кучулук едва ли не сгорал от стыда, не в силах поднять глаз, пытался даже тайком толкать в бок наставника, а когда это не возымело никакого действия, произнес:

– Да хватит, это уж слишком. Рассказывай без всяких отступлений и преувеличений!

– Пусть говорит! – озорно хохоча, защищала старика хотун. – Мне это очень даже нравится!

– Я ничего не преувеличиваю, рассказываю все, как есть! – не уступает, будто бы даже оскорбляется Кехсэй-Сабарах. – До таких лет дожил, но еще не был уличен во лжи. Это и свидетели подтвердят.

– Так-то оно так… – потемнел лицом молодой хан. – Но кости этих самых свидетелей лежат в подножиях горы Накы, по берегам Иртыша…

Так живо начавшийся, так весело продолжавшийся разговор пригас – как костер, в который плеснули воды… И тогда хотун умело переменила его тему:

– Ты мудрый старик, я вижу. Расскажи нам про наших великих предков, когда еще такой случай представится. Ведь мы, называющие сегодня себя кара-китаями, то есть северными китайцами, и вы, найманы, все родом от одних и тех же киданей. Как-то недоверчиво относишься к многим легендам, но люди, называющие себя знатоками старины, твердят, что все это истинная правда.

– Отсюда до восточного байгала, до моря, примерно пятьсот кес, столько земель… Не просто уместить это в умы простых людей, – начал Кехсэй-Сабарах. – Времена, когда наши предки завладели Северным Китаем, называли эпохой Илляя.

– Что это значит?

– Илом называют не такое устройство страны, когда все держится на угнетении одними других, а добровольное объединение многих родов и племен, народов.

– Так говорят же, что сейчас монголы распространяют про себя слух, будто это они Ил организовали? – вставила слово хотун.

– Всё это их разговоры, выдумки, хвастовство, – Кучулук, услышав про своих врагов, посуровел. – А как на самом деле было, никто точно не знает.

– Наши предки кидани в тех суровых, холодных, не очень-то приветливых краях за короткий срок такого благополучия достигли… И сами разбогатели, и с завоеванными племенами обращались как с равными, дали им возможность расти, развиваться, образование распространилось повсюду.

– Ну, хорошо… Но как они потерпели поражение от немногочисленных джирдженов, раз были столь богаты и могучи? – спросила хотун с большим недоумением. – Как могло случиться такое?

– Да ведь джирджены и вовсе не нападали на них!

– А как же… Почему тогда?

– Наши предки в конце концов разделились на западные, восточные, южные и северные союзы, затеяли воевать друг с другом. И каким бы могучим, всесильным ни был народ, стоит ему расколоться, как все силы его дробятся, иссякают… – Кехсэй-Сабарах на какое-то время замолчал, опустив голову. – Я, как человек, проживший долгую жизнь, хочу сказать вам, молодым, следующее… Видимо, и счастье, и несчастье любого народа заключается в образе его мыслей… Сплоченный, умеющий объединяться народ не поддастся никакому внешнему врагу… Чего бы уж проще понять это? А тот народ, который не может справиться с внутренними противоречиями, с соперничеством, всяким противостоянием, вечно ссорящийся, – тот не имеет будущего, не будет развиваться дальше. Чем больше он богатеет, тем больше богатство разъедает его, а не придает сил, тем явственнее проступает его внутренняя грязь… да, грязь роскоши. Мы, тогда кидани, и были такими. Потому и разгромлены, превратились в изгнанников с собственной земли, в бродяг безродных…