Онлайн книга «По велению Чингисхана»
|
Мало осталось и людей, и скота. Три племени, каждое из которых ушло и увело по мэгэну, угнали с собой стада, и пошли слухи, что андай Тэмучин принял их как друзей и даже не разоружил. Это говорит о нечеловеческой выдержке Тэмучина. Во многих на войне вселяется дух илбис – дух кровожадности, приносящий помутнение рассудка, и Джамуха знал это по себе, часто срываясь в бездну темного безумия. «Это я заживо сварил в кипящих котлах наследников вождей рода чонос, а такого на степных просторах не видало дотоле ни одно око… Я сварил их, как диких уток, которых привозил некогда в сурт бедного Тэмучина! Что кричали они в предсмертных муках? Они проклинали меня… Это с тех пор, однако, меня остерегаются вожди! И никто не придет ко мне с повинной, как идут к Тэмучину, а он, похоже, искренен, когда объявляет о забвении всех прошлых обид и измен – время подтверждает это, и его слову верят…» Имя Джамухи – стрела, потерявшая оперение. Имя Тэмучина – стрела со свистящим наконечником, сеющая панику в рядах недругов. «Тэмучин с основным войском не стал возвращаться в родовое стойбище, а зимует у южного подножья Алтая – значит, он намеревается добить остатки беглых мэркитов и найманов… Он хочет обезопасить себя от возможных предательств со стороны бывших подданных найманов: пока жив родовой хан – мысли его бывшей челяди могут повернуть вспять. Их обычаи на их стороне, а Тэмучин чтит старые традиции. Не то что мы…» – грустно усмехнулся Джамуха и, облегченно вздохнув, сильно хлопнул спящего часового по плечу. Тот проснулся, едва не упав на четвереньки. Шапка с его головы слетела, а руки искали ее на голове, ероша косицу. Глаза увлажнились от ужаса и стыда, рот раскрылся в немом крике. – Караулишь? – спросил Джамуха. – В-в-а…в-в-в-а-а… – Карауль, карауль, – успокоил его Джамуха и вошел в сурт. * * * Днем прибыл вестник от лазутчиков. Болтонгой, известный выносливостью и скороходностью, отмахал на своем столь же выносливом коньке расстояние почти в двадцать кес [2] и преодолел несколько каменистых гряд всего с одной ночевкой в пути. Он повесил оружие у входа и сбросил на пол шубу, что была шерстью наружу. Джамухе показалось, что от разгоряченного тела вестника сквозь кожух шел пар, когда он стал говорить о перемещениях войск Тэмучина. – Два тюмэна прошли прямо на запад. Похоже, преследуют найманов… – Где сам? – Кто сам? – Сам хан с ними? Болтонгой сделал обиженный вид: – Как узнаешь? Все на их стороне, заелись! Чуть приступишь с расспросами – уже глядят с подозрением: не чужой ли? А мы в снегу по усы да за голыми скалами на ветру следили за тумэнами… Хорошо в последние-то дни пригрело, оттепель пошла и следов наших стало не видать – опал снег… – Опал? – Хорошо опал, – подтвердил Болтонгой. – Хорошо бы голова твоя бестолковая опала! – рявкнул Джамуха. – Вы что, по пустоши бродили?! или в тех местах нет одиноких рыбаков, болтливых старух? Там нет охотников, каждый из которых имеет уши, глаза и язык? Чем вы занимались, скажи, глупая твоя голова! Небольшое тело Болтонгоя замерло в дверном проеме, словно вытянувшись в струну. Он потеребил усы и, глядя в переносье гур хана [3], твердо сказал: – Его не предают – так получается… Теперь Джамуха отвел глаза, чувствуя всю определенность услышанного и несостоятельность своих требований к разведке. Он отошел к очагу, присел на корточки перед тлеющим валежником. Мысли его легко отлетели в прошлое, туда, в верховья Онона, где собирались войска для похода на мэркитов и где все они втроем: Тогрул-хан, Тэмучин и Джамуха – были охвачены острым предощущением победы и триумфа. Тэмучин же не только надеялся освободить Бортэ, но и сплотить людей. Даже молодые пастухи, что присоединились к новому молодому вождю в надежде обогатиться в набегах, и те казались опытному Джамухе не такими уж новичками. Они охотно подчинялись Тэмучину, хладнокровно перенесли переправу на плотах через Хилок. Средь них не нашлось паникеров и отступников – чем сплотил их андай? – Не предаю-у-у-т? – делано удивился Джамуха, оборачиваясь к своему лазутчику и подзывая его к себе. – Что ж он, по-твоему, колдун? Болтонгой с облегчением отметил перемену тона гур хана и заложил большие пальцы рук за потертый кожаный пояс, снимая тем самым невольное напряжение мышц. Он сказал, подходя к очагу: – Его шаман Тэб-Тэнгри – очень сильный шаман. – А-а-а! – отмахнулся вяло Джамуха. – Шаман может предвидеть ход событий, но не в силах изменить его… – Кто его знает… Какой-то секрет, я думаю, есть: мы же годами ищем доверия, а чуть стоит расслабиться – нас предают! Что думать, гур хан? Андай твой пошел далеко в полководческой науке… Мне удалось узнать, что за несколько дней до прибытия основного войска высланные вперед сюняи уже готовят места ночевок, пастбища и корм для лошадей, облавную охоту или запасы еды… Они же и заранее ищут годные для продвижения вперед перевалы, дороги и броды… Как ты это назовешь? Джамуха сидел молча и недвижимо. Болтонгой продолжил, не в силах остановиться – так оступаются на темной тропе: – Все это я видел своими глазами… Это правда. Или нужно кривить душой, чтоб угодить тебе, гур хан? Джамуха снова промолчал. Огонь играл на толстых золотых пластинах пояса, который в том походе надел на него Тэмучин. Пояс этот был взят андаем в шатре поверженного Тохтоо-Бэки. «Не тесен ли он тебе, храбрый Джамуха?» – вдруг услышал он в себе голос Тэмучина и вслух ответил: – В самый раз! – В самый раз? – переспросил Болтонгой озадаченно, не получив прямого ответа на свой вопрос о душе. – Лгать тебе? Чтоб тебе понравилось? – Я не призываю тебя лгать, – встал во весь рост Джамуха. – Но никому – слышишь? – ни одному зайцу в степи об этом не рассказывай. Надо крепить боевой дух войска… Еще не все потеряно, а судьба переменчива. Ничего не говори ни одному из тойонов, иначе вскоре загудит весь курень… Люди устали от этой непривычной местности, гнетущей душу и дух степняка… Устали, может быть, без боев, от уклонений и бега в неведомое. Им нужна простая цель! Он ударил кулаком по кулаку. Как бы верша мысль и закрепляя ее, вступая в привычную и понятную жизнь. И, хотя он отвернулся от огней очага, в его глазах, смотрящих прямо на Болтонгоя, играли живые огоньки. – Сколько тебе лет? – Семнадцать, Джамуха, – с невозмутимо-каменным лицом отвечал юноша: он был готов ко всему, и это нравилось Джамухе. Он ценил в мужчине невозмутимость и выдержку. – Кто твои родные? Живы ли? |