Книга Жуткие снимки, страница 25 – Ольга Апреликова

– Родителей тоже, – подумав, кивнула Янка. – Особенно мать, хоть и плохо совсем ее помню. Ну, мне шести не было, когда она исчезла, но до этого я ее боялась – не передать словами, насколько. От нее всегда странно пахло. Ну, как будто аптекой. Ненавижу аптеки… А отец… Он далекий такой всегда был. Боялась. Нет, меня никто и пальцем не трогал, но… Сама не знаю. Потом, как мать ушла, боялась, что или отец исчезнет, или бабушка пойдет в магазин и не вернется, или что я сама потеряюсь как-то… Отцу вот рассказывать точно ничего было нельзя. Маленькая была – рассказывала, а на все один ответ: «сама-дура-виновата»!

– И я – тоже родителей боялась, – помолчав, сказала Мурка. – Они собачатся, орут, а Васька плачет, и спрятать его от них некуда… Плакал. Да ну их. Забыть.

– А я б не забыл, – мрачно сказал Швед. – Я за то, чтоб зло было наказано.

– Я уж бабку наказала, мне хватит.

– Ты правда думаешь, что она с испугу померла? Что увидела не тебя, а Ваську?

– Я не знаю. От всего вместе. Больная ведь, старая была. Срок вышел. «Liebe Elsa, Herzlichen Glückwunsch, Ihr Verstorbener» ^[5]…

– …Чего?

– «Сердечно поздравляю, вы умерли»…

– Фу, какая гадость, – поморщилась Янка. – А ты что, знаешь немецкий?

– Нет.

– Но ты ж говоришь?

– Переводчик в телефоне есть, вот, читаю. Но вообще, конечно, Швед, ты прав, мстить есть за что. Особенно матери, святоше этой: как-то я зимой, классе в пятом, мчалась поздно из художки, и в темноте мужик вонючий, громадный поймал, в подворотню затащил, зажал – не трахнул, конечно, потому что на мне штаны на лямках были, знаете, детские зимние, шуршащие, да и я орала и царапалась – он изматерился весь, плюнул и отстал. Я домой бегом, и шапку-варежки потеряла, и сумку с рисунками, слезы и сопли – а она: «Ах ты тварь такая, хороших девочек не лапают, вот вела бы себя прилично, никто бы и не пристал! А краски мы тебе новые покупать не будем, и так сколько денег на твою пачкотню уходит, все, рисуй теперь соплями!» – Мурка зло передернулась. – Тоже больше ничего не рассказывала. Смысла нет: как у тебя, Янк, у них на все – «сама-дура-виновата».

– И теперь по жизни мы все сами да сами… Может, так и надо?

– С детьми-то? – буркнул Швед. – Да это все равно что предательство.

– И ты до сих пор с ними не разговариваешь. Месть это или не месть? – задумчиво спросила Янка. – Отец тебе не звонит, ты сам ему – тоже.

– Сказать-то нечего. Мать вон звонила на днях: как дела да что кушаешь… Надо это мне? – Швед вздохнул. – Почему они не умеют иначе? Все детство ждешь от них каких-то важных слов, а для них главное – что я покушал, какой ремонт сделал, что купил. Для них вещи – главное.

– Ей просто важен сигнал, что ты в порядке, – усмехнулась Янка. – Ох, вот мне бы папа позвонил… Или бабушка. Швед, ты на них не злись. Ну, достались такие, что поделаешь. То поколение правда барахло очень любит. Типа если шкаф забит тряпьем, так и все в порядке…

Мурка вспомнила бабкину квартиру, передернулась и кивнула. Может, заваливая игрушками, конфетами и детской одеждой комнату с манекеном дочери, бабка воевала со смертью? В смысле, если есть вещи, то все в порядке, никто не умрет?

Янка вздохнула:

– У меня вон никого, у Мурлетки – все равно что никого, а тебе – позвонить достаточно.

– Сигнал послать? – хмыкнул Швед. – Янка, ты просто слишком добрая. Ну, да, неправильно это, конечно, что нет нормальных отношений. Я-то что сделаю? Поздно уже.

– Это мне поздно, – вздохнула Янка. В глазах у нее отражался красный огонек светофора, когда пришлось остановиться на перекрестке. – А вы…

– Меня прогнали, – напомнила Мурка.

– Дай ему время. Он все поймет, – пожала плечами Янка. – Может, уже понял. Представляю, каково ему. Да еще похороны… Да ладно-ладно, ты скажешь, что он сам заслужил, и будешь права, но… Может, простишь?

– Сейчас – не могу.

– Ты только не тяни. А то отцы… Ну, в общем, жизнь человеческая уязвима. Надо успевать делать что-то хорошее. И родители и дети должны… Ну, если не дружить, то хотя бы нравиться друг другу. Так бывает, я видела… – зажегся зеленый, но отразиться в Янкиных глазах светофор не успел: Швед мягко тронул машину с места. Янка оживилась: – Мурлетка! Давай, вот вступительные сдашь, и, может, нам съездить в этот, как его, Подпорожский район? В леса? А, Швед? Там это… Деревянное зодчество. Ладога, Онега. Пейзажи. Русский Север. Мы пофоткаем, а Мурке надо с матерью поговорить. Пусть правду скажет: нагуляла или нет.

– Да какая уже разница? Он же сказал: «Иди вон»!

– Психанул просто. Да он не такой уж плохой мужик, – проворчал Швед, поворачивая с набережной во двор своего замка из коричневого финского кирпича. – Растил ведь тебя, хотя и не знал, родная ли. Помогал. Деньги в Нижневартовске зарабатывает. Чего этого дурака дочери лишать. Хотя думай сама, конечно. А так-то я б на север на недельку съездил. Фактура, да. Монастыри, церкви деревянные, фольклор… Только машина другая нужна. И резиновые сапоги.

Заныл телефон: отец. Мурка сбросила звонок и внесла номер в черный список. Простить – это слишком сложно. Потом когда-нибудь… Через минуту, уже на стоянке, телефон заныл снова: мать. Сговорились они, что ли? Мурка ответила:

– Але.

– Але!! – радостно позвала мать. – Доча, а что, бабка умерла, что ли?

– А что ты радуешься, христианка?

– Да при чем здесь это! Мне ж даже дышать легче стало!

1

Преподаватели на подготовительных Мурку похваливали всю зиму, да; и Янка говорила, что рисунки тонкие, грамотные, и даже своим преподавателям показывала – отзыв был хороший. Но Мурке все равно было жутко идти на первый экзамен, хотя и самый простой, на три часа: плоскостная графическая композиция в три-четыре цвета. Янка ее отвезла и обещала потом забрать из того самого кафе неподалеку, где они договаривались в мае.

Рисуя, Мурка размышляла о том, что надо бы навестить Митю. Она уже ночевала четыре раза в его «квартирке», и ничегошеньки ей не мерещилось, никакая Эля. А Васька… Он всегда рядом. В ухо сопит, если прислушаться.

Обычно она приезжала в «квартирку» на Посадской с утра, если не было съемок или занятий на подготовительных, и зарабатывала денежку, рисуя «серии» для Мити. И барокко, и рококо, и ар-нуво… Но это уже стало совсем скучно. Раз в несколько дней приезжал Андрюша, забирал готовые работы, привозил от Мити деньги и подарки вроде корзинок с манго и личи. Да, надо Митю навестить. Но это значит – пройти мимо дверей бабкиной квартиры, а там за дверями… Все так же? Андрюша сказал, никакая клининговая служба пока не приезжала и отец не показывался. Ну и фиг с ними. Это не ее жизнь… Пусть «бывший отец» делает, что хочет. Мурка вздохнула: лишь бы он там за крест-накрест старыми досками заколоченной дверью не нашел ничего опасного. Или ужасного. Не желать же зла этому дураку, у него и так, благодаря мамаше, жизнь отвратная. Ох, девочка Эля, что ж тебя превратило в старую ведьму? Чего за свою жизнь ты натерпелась? Ладно, про девочку Элю лучше не думать. Не мерещится, не снится, и славно.