Книга История сироты, страница 62 – Пэм Дженофф

– Просто изумительно, – отвечаю я совершенно искренне. Я пытаюсь представить, сколько часов ему потребовалось, сколько усердия. – Почему ты оставил свою мечту изучать искусство?

Его лицо темнеет.

– Я хотел быть художником. Иногда рисовал на чердаке того амбара, ты помнишь. Но отец узнал, чем я занимаюсь, и уничтожил мои работы, запретив мне продолжать. Я умолял его о том, чтобы он разрешил мне стать хотя бы учителем рисования, но он и слышать меня не хотел.

Глаза Люка сверкают, когда он проживает тот момент заново. Он продолжает:

– Я рисовал втайне от него, а потом он узнал. – Он поднял вверх свою правую руку с изуродованным указательным пальцем. – Он сделал так, чтобы я уж точно никогда не стал настоящим художником.

Я отшатнулась, меня охватил ужас, но не из-за покалеченного пальца, а из-за жестокости, которую отец проявил к собственному ребенку.

– Но этого было мало, чтобы палец перестал работать. Я все еще хорошо справляюсь с мелкими деталями, – добавляет он.

– Как ты можешь оставаться с ним? – спрашиваю я. – Он же монстр.

Он смотрит на меня широко распахнутыми глазами, и я думаю, не разозлится он на меня за такие слова.

– Он делал то, что считал правильным, – отвечает он.

Мы сидим в тишине, никто из нас не говорит ни слова. Люк доверил мне свой ужасный секрет. Я должна прямо сейчас рассказать ему о своем прошлом. Но в этот момент я слышу голос Астрид у себя в голове: «Никогда не думай, что знаешь, что в голове у другого человека». Глядя в его ясные синие глаза, я вижу, что он не поймет, почему я приняла те или иные решения, не поймет ситуации, которые заставили меня их принять.

Вместо этого я тянусь к нему руками, беру его лицо в ладони и поворачиваю к себе. Я целую его снова и снова, не останавливаясь, не думая о том, где мы, и о том, что Тео совсем близко. Руки Люка смыкаются вокруг меня, оказываются на моей талии, на бедрах. В какой-то момент я хочу оттолкнуть его. Мой живот так и не вернулся к той форме, которая была у него до того, как я родила. Грудь обвисла из-за молока.

Но потом я обнимаю его и позволяю страсти заполнить мой рассудок. Руки Люка оказываются у меня под юбкой. Я начинаю сопротивляться. Мы не можем заняться этим здесь. Он бережно кладет меня на спину, подложив руку под мою голову, чтобы уберечь меня от жесткого каменного пола. Я вспоминаю немецкого солдата, единственного мужчину, с которым я была, я этом смысле. Все тело напрягается.

Люк обхватывает ладонью мой подбородок и нежно поворачивает мое лицо к себе.

– Я люблю тебя, Ноа, – говорит он.

– Я тоже тебя люблю. – Эти слова я произношу на выдохе. Страсть во мне разгорается, отгоняя воспоминания.

Когда все заканчивается, мы лежим на твердом каменном полу на груде разбросанной одежды, наши ноги переплетаются.

– Это было прекрасно! – заявляю я, пожалуй, слишком громко. Мой голос эхом проносится по всему музею, спугнув какого-то голубя вдалеке. Мы оба тихо смеемся.

Он собирает меня в охапку, притягивая ближе.

– Я так рад, что мы разделили свой первый раз друг с другом, – говорит он, предполагая, что я тоже девственница.

– Прости, – говорит он минуту спустя, посчитав мое молчание признаком сожаления. – Я воспользовался ситуацией, я не должен был.

– Это не так, – уверяю я. – Я ведь тоже этого хотела.

– Вот бы нас с тобой ждало светлое будущее вместе… – сокрушается он.

– Или хотя бы кровать, – шучу я.

Но его выражение лица остается серьезным.

– Все должно было быть иначе. Эта чертова война, – ругается он. Если бы не эта чертова война, мы бы никогда и не встретились. – Прости, – говорит он снова.

Я крепко обнимаю его.

– Не извиняйся. Я не огорчена.

Просыпается Тео, и его плач нарушает тишину. Я отрываюсь от Люка, чтобы застегнуть блузку. Люк встает и подает мне руку. Расправляя юбку, я иду к Тео. Люк поднимает Тео с пола, на этот раз более уверенно. С теплом смотрит на ребенка. Мы снова опускаемся на землю и обнимаемся втроем в темноте, как будто стали одной семьей, вслушиваясь в звуки ночного музея, мышиный шорох и ветер, дующий снаружи.

– Пойдем со мной, – говорит Люк. – Прочь отсюда. Я смогу достать автомобиль и отвезти нас к границе.

«Нас». Хотя Люк уже говорил об этом раньше, теперь это предложение кажется более серьезным, более осязаемым. Я пытаюсь представить, как я уезжаю из цирка и начинаю жизнь с Люком. Эта мысль внушает мне ужас, она настолько ужасна, насколько и прекрасна.

– Я не могу, – говорю я, отчаянно желая сбежать вместе с ним, но осознавая все риски и реальное положение дел. Куда мы поедем? И что насчет Астрид и цирка, и еще тысячи разных вещей, которых я не могу ему объяснить?

– Ты это из-за Тео? Мы можем взять его с собой, растить как своего. Они не заметят разницы. – Люк говорит это с надеждой, и я тронута тем, что он хочет взять на себя ответственность за Тео.

Я твердо качаю головой.

– Все гораздо сложнее. Астрид и цирк… Я обязана им жизнью.

– Она поймет. Она захочет, чтобы ты уехала… – начинает он снова. – Ноа, я хочу забрать вас с Тео отсюда, туда, где вы будете в безопасности. – Он хочет заботиться обо мне. Как бы я хотела снова стать той девушкой, которой я была прежде. Она бы, наверное, позволила увезти ее куда-нибудь подальше. Однако я зашла слишком далеко. Теперь я не знаю, как это сделать.

Но я подношу палец к его губам.

– Давай пока не будем говорить об этом.

Тео снова начинает капризничать, он устал, замерз, сбит с толку из-за непривычной обстановки.

– Нам надо идти, – говорю я скрепя сердце, я не хочу прерывать этот чудесный момент, но переживаю, что кто-то может услышать шум и найти нас. Люк встает и передает мне Тео, подоткнув поплотнее свою куртку, в которую завернут ребенок.

Когда мы возвращаемся обратно, уже очень поздно, комендантский час начался давным-давно. В городе темно, в лесу – тишина. Люк молча провожает меня, пока мы идем к цирку. Музыка прекратилась, и я думаю: неужели меня не было так долго, что все закончилось и все легли спать? Но среди деревьев все еще горят фонари. В их сиянии я вижу Астрид, она стоит на поляне. По ее позе, рукам, сложенным на поясе, я понимаю, что она в ярости.

Ужас заставляет мой желудок связаться узлом. Астрид знает, что я ушла, понимаю я. Что я нарушила свое обещание никогда больше не видеться с Люком.

– Астрид, – я обхожу поезд, приближаясь к ней, – позволь мне объяснить.

Затем я замираю на месте.

Народ все еще толпится в роще, где проходила свадебная церемония. Но они больше не танцуют, они стоят неподвижно, как фигуры на сцене.

Еще один шаг вперед – и я понимаю почему. В центре рощи, где всего пару часов назад проходила свадьба, стоит с полдюжины жандармов.