
Онлайн книга «Автопортрет с устрицей в кармане»
– Он спрашивал об отношениях между мной и Эмилией. – Каких отношениях, – со смехом сказала Джейн, – ты же здесь не был с самого… Роджер?.. – Я здесь был, – сказал Роджер. – Два раза в марте и еще до этого. И еще Эмилия приезжала в город. Это были вполне невинные встречи. – Вот как, – сказала Джейн. – Я приехал пораньше, чтобы поговорить с ней. Я боялся, что из наших свиданий она сделает слишком серьезные выводы и будет вести себя на людях так, как будто бы что-то есть, хотя ничего нет. Сидел у реки и думал, с чего начать, но так и не придумал и пошел сюда, надеясь, что слова придут сами. А потом уже… – А мне ты не хотел об этом рассказать? – Джейн, ты не должна думать, что… – А я и не думаю, – сказала Джейн голосом, свидетельствовавшим, что она думает. – Вот поэтому я и хотел, чтобы ты узнала об этом от инспектора, – печально сказал Роджер. – Что?.. – Чтобы он видел, что ты слышишь об этом впервые. – Погоди, – Джейн коротко рассмеялась. – Ты сообщаешь мне, что волочился за покойной Эмилией и намеревался скрывать это и дальше, если бы не вмешался инспектор; он, надо думать, наслушался об этом в Бэкинфорде, так что про твой роман знает здесь каждый, кроме меня. Хорошо. Потом ты делишься со мной соображением, что если бы я знала об этом раньше, то могла бы убить Эмилию; во всяком случае, тебе это кажется убедительным мотивом. Я правильно поняла? – Джейн, я вовсе не… – Так вот, – сказала она ледяным голосом, – мне бы не хотелось, чтобы ты переоценивал то, на что я ради тебя способна. Ты разочаруешься. Доброго дня. – Надо же быть таким дураком, – сказал Роджер, оставшись один. – Просто удивительно. И не смейся, – отнесся он к картине, – это невежливо. * * * – Чем она занята? – переспросил мистер Годфри. – Сочиняет надгробную надпись, – сказала Джейн. – Говорит, речь викария ее вдохновила; что мы должны сказать Эмилии, как мы ее любили; что это нелепое положение, когда всех подозревают, сводит ее с ума и что она сама себя начинает подозревать, хотя знает, что ничего такого не делала; что она будет сочинять эту надпись, пока не сочинит, и предлагает каждому сделать то же, чтобы потом выбрать лучшую и считать ее общей. – Мисс Робертсон права, – сказал викарий, – мы должны что-то сделать. – Конечно, – задумчиво сказала Джейн, – только что же мы напишем? «Дорогая Эмилия, мы очень тебя любим»?.. Это же эпитафия, а не письмо о том, какая у нас погода и откуда еще упал мистер Барнс. – Да, задача непростая, – согласился мистер Годфри. – Но тем слаще будет победа, так? – Когда заходит речь о надгробных надписях, – сказал викарий, – я всегда вспоминаю фразу, которую, по преданию, сказал император Септимий Север незадолго до смерти: «Omnia fui et nihil expedit». – Как это переводится? – спросила Джейн. – Я был всем, и все впустую, – сказал мистер Годфри. – Удивительно, что слова такой силы произнес языческий император, да еще такой, которого представляешь скорее в казарме, чем в философских классах, – продолжал викарий. – Я бы не удивился, найдя подобное у Экклесиаста. – Это слишком печально, – сказала Джейн. – И к тому же бедная Эмилия не была всем… – Это можно подправить, – легкомысленно сказал Роджер. – «Я была кое-чем». – Открыв высокие двери, – задумчиво сказал викарий. – Вот образ, который я бы включил в эпитафию. Открыв высокие двери. – Это очень поэтично, – сказала Джейн. – Это написано на могиле крестоносца в нашей церкви, – пояснил викарий. – Этого там не написано, – с силой сказал мистер Годфри. – Я знаю ваше мнение об этой надписи, – сказал викарий, – но оставляю за собой право иметь иное. – Я уважаю ваше желание, – отвечал мистер Годфри, – и уверен, что оно не является единственным доводом в пользу вашего толкования. – Мистер Годфри, – сказал викарий, – давайте вынесем этот спор на публику. Здесь у нас двое молодых людей, не без здравого смысла и образования; прочтите им стихи и расскажите, что вы об этом думаете, а потом скажу я. – Прекрасно, – сказал мистер Годфри. – Итак, надпись на могильной плите гласит… – Позвольте мне, – сказал викарий. – В нашей церкви есть надгробная плита человека, который, по преданию, участвовал в крестовом походе с королем Ричардом, счастливо вернулся и умер дома. Надпись на плите была сделана, видимо, сразу после его смерти… – Не раньше времени Генриха Седьмого, – сказал мистер Годфри. – Да, подновлена в конце пятнадцатого века, – досадливо отозвался викарий, – однако нет оснований считать, что и самый текст, и расположение его на плите принадлежат времени более позднему, чем… – Хорошо, хорошо. – К сожалению, в позднейшие бурные времена плита была изуродована, а уцелевшее от насилия испытало на себе власть времени и небрежения. Начальная часть утрачена, так что мы не знаем точно даже имени погребенного. Удовлетворительно читается лишь одна строфа – потому что эпитафия, как всем, я полагаю, известно, написана рифмованными стихами… – Этот романтизм Средневековья, – насмешливо сказал мистер Годфри. – Может быть, вы хотите прочесть? – отнесся викарий к сопернику. Мистер Годфри приподнял подбородок, прикрыл глаза и прочел, помахивая пальцем: Vidi hospes plagas taetras, Oras mensus sum triquetras, Scyllaea cubilia; In erroribus incertis Altis hostiis apertis Magna gessi proelia. «На чужбине я видел ужасные края…» – Я бы предпочел понимать здесь plagas как «бедствия», – ввернул викарий, – а vidi толковать в смысле «претерпел». «Я познал ужасные тяготы». – Мне это кажется натянутым… – Почему же?.. – …но пусть так. «Измерил треугольную область…» – Какую? – переспросила Джейн. – Речь идет о Сицилии, – пояснил викарий. – Крестоносцы простояли там целую зиму, пока собирались все вместе. Выражение заимствовано у Лукреция, это говорит о приличном образовании автора, несмотря на непритязательность его стихов. – Могли быть посредствующие источники, – заметил мистер Годфри. – Какие же?.. Во всяком случае, не Силий Италик. – Разумеется. – Немного обидно за Силия Италика, – прошептал Роджер, – но, по крайней мере, он, как может, сближает ученых людей. – Во всяком случае, без этих красот стоило обойтись. Прискорбно видеть, как к тщеславию воина, заказавшего эпитафию, примешивается тщеславие клерка, который и к чужому гробу норовит приклеить свидетельство своих школьных успехов. |