Книга Гобелен с пастушкой Катей, страница 86 – Наталия Новохатская

— Он сказал, «что вещи нашли законного адресата, и мои хлопоты напрасны». — объяснился Сергей. — Он вечно говорит с издевкой, не всегда и поймешь. А когда я спросил, где ты и зачем он тебя занимает темными делами, он ответил, «что ты способна позаботиться о себе и не нуждаешься в моих советах, где тебе бывать и чем заниматься». Вот тут и сказал про неудобосказуемые причины. Очень, знаешь ли, сложно его понимать, что он имел в виду, кого хотел обидеть, тебя или меня.

— А кто тебя просил ему звонить? — осведомилась я.

— Ты думаешь, я не волновался? В субботу тебя нет, в воскресенье с утра нет, и так до вечера…

Разговор явно пошел не туда, поэтому я попыталась исправить положение:

— Ну ладно, мы все взаимно выяснили, меня не было, и лаптопов нет. Проблемы кончились?

— Очень вы все глупо сделали, очень обидно, и я не уверен, что правда. Откуда ты знаешь, что отдали и что хозяевам?

Я чуть не взвыла:

— Раз я сказала, что лаптопов нет, значит нет, а куда они делись — не наша печаль. Так мы оставим эту тему?

— Ты опять злишься, а мне просто обидно. Подарили какому-то проходимцу два миллиона рублей, а может и больше, и еще спасибо ему скажи…

— Друг Сергей, ты мне напоминаешь Паниковского в роли нищего полуидиота (помнишь в детстве книжку читали?), бубнящего: «Дай миллион, дай миллион». Миллион отдали, остынь. Какие-нибудь дела у нас еще есть?

— Нет, — убитым голосом произнес Сергей. — Мы съедим пиццу и поедем к тебе, если ты по мне скучала целую неделю.

Всплеск дурного характера, прорвавшийся в последнюю фразу, прозвучал для меня, как звук небесного органа или таких же арф со свирелями.

— Ах вот как? — стервозность мгновенно вернулась. — Без миллионов тебе не так интересно? Извини, когда соберу нужную сумму, тогда осмелюсь тебя пригласить, только прости, если это будет нескоро. И умоляю, не жди меня на лестнице, я могу ненароком вернуться не одна, и все попадут в неудобное положение. Привет Регине, и учти: я с ней не ссорилась.

Я выпалила тираду в оторопевшего Сергея, сорвалась с места и захлопнула за собой дверцу. Метро располагалось неподалеку, и я с комфортом проехалась по удорожавшим тарифам.

По дороге я размышляла, пошел ли Сергей есть пиццу один или поехал домой к ужину. Последнее было бы желательнее, очень уж горестное зрелище представлял бы собой ошарашенный Сергей среди благоуханного моря коммерческой пиццы.

Приходилось признаться, что обидела я его ни за что, а он, бедняга, будто нарочно старался давать мелкие поводы для дурного обращения, очень трогательно. Но уж, как хотите, не могла же я объяснить ему ситуацию честно и откровенно. «Дорогой, в моей жизни есть другой человек», вот это вершина дурного вкуса, с моей точки зрения.

Дурной же вкус непростительнее дурного обращения с сорокалетним благополучным инфантилом. Мне так кажется…

Однако, Сергея было искренне жаль, себя в будущем — тоже. Где я найду столь идеального друга сердца? И вдруг Регина обидится, почему мне можно, а ей нельзя?

По приходе домой, однако, не пришлось долго предаваться чувствам жалости и покаяния. Не успела я в сокрушении сердца обозреть пустой холодильник и смахнуть паутину с зияющего угла, как зазвонил телефон.

— Катя, это очень глупо с моей стороны, — сказал Гарик, — но можно я приду и сегодня тоже? Ты, наверное, ничего не купила, я принесу.

— Гарик, ты прав, холодильник пуст, как вечная мерзлота, я очень признательна за заботу, — согласилась я, и добавила честно. — Но знаешь, так может очень быстро…

— Можно я буду приходить, пока тебе не надоест? — ответил Гарик. — Я понимаю, что ты… Если бы не этот случай… Можно я приду?

Горло у меня перехватило, и не сразу удалось выговорить:

— Приходи, конечно, я жду тебя.

Потом вместо нюхательных солей пришлось повторить речитатив насчет старой дуры, замужества и кашки. К приходу Гарика я почти вернулась в нормальное состояние и сделала вид, что никакого разговора не было, а он пришел, как утром договорились. Черт знает что…

Во вторник я решила не рисковать повторением душераздирающей сцены, пересказала подробно свое расписание и сделала предположение, что визит подруги Веры может продлиться до восьми-полдевятого. Гарик сказал, что придет в девять, если ни я, ни Вера не будем возражать.

Верочка допивала чай, когда Гарик явился в полдевятого, как иллюстрация к моему красочному рассказу. В прихожей Верочка не удержалась и фыркнула мне на ухо:

— Ну, ты даешь, Малышева! Посадят за несовершеннолетний разврат! Впрочем, хорош — сказка! Давай меняться: я у тебя останусь, а ты к Витьке поезжай. Не хочешь? И я не хочу.

Валентина во вторник я видела мельком, выскочила в обед, и мы наскоро съели по куску пирога на лавке на бульваре. Отче пересказал прошедшую конференцию с Криворучко. Тот высоко оценил наш труд, идею письма отверг на корню, похвалил, что Отче пришел за советом, и обещал раскинуть мыслями насчет съездить. Мою кандидатуру в качестве переводчика одобрил, согласился, что думать нельзя поручить постороннему, и будет ждать нас в среду в Нескучном саду в одном милом павильончике. Валентин с Антоном заедут за мной в издательство в час. Не жизнь — феерия!

В среду утром Гарик напомнил, что после работы придет, спросил, что купить в буфете, у них бывает. Вместо ответа я дала ему запасной ключ от квартиры, потом пожалела — очень уж театральным получился жест. Однако публике понравилось.

Всю дорогу до работы я обещала себе сегодня же открыть бедному мальчику глаза на свой солидный возраст, иначе роман безудержно катился в чуждую возрастную категорию.

Едва я успела войти в отдел и приняться за раскраску, как позвонила Верочка и, пользуясь отсутствием своих и моих коллег, делилась впечатлениями. В прогнозе у нас расхождений не имелось: очень ненадолго, в лучшем случае до конца лета, а вернее всего до отпуска. Мой планировался в июле. Не исключено, что раньше…

Вплоть до назначенного Валентином часа я провела время в плодотворных трудах, имела раунд переговоров с автором «Домика деревянного», мы с Виктором Гавриловичем сошлись во мнениях, что идем верным путем. Он принес еще кучу листков, мы тут же крупно поспорили, куда их вставлять, потом вновь соединились в любви к произведению. Привычная, сладостная рутина.

В русле ее меня навестил лично очаровательный Леня, не бывший супруг, упаси Боже, а излюбленный автор. Он пришел поделиться горестями — новая книга не писалась. Мы с Леней перебрали немало возможных причин творческого кризиса и остановились на философском объяснении: жизнь круто сломалась, а хрупкий художественный мир образов пока не в силах справиться и на подсознательном уровне выразить процесс перемен. Сложная система символов не способна подстроиться к бурной динамике, для того нужно время. Очень горжусь собой: я не привела Лене в пример «Домик деревянный», и автор ушел от меня отчасти утешенным.