Онлайн книга «Дай вам Бог здоровья, мистер Розуотер»
|
– Кажется, ты знаешь Долберта Пича? – Я о нем знаю. – Сенатор кивнул Пичу: – Здравствуйте, мистер Пич. Разумеется, я знаю о ваших военных подвигах. Дважды дезертировали, не так ли? А может быть, трижды? Пич совсем помрачнел, сильно струхнув от присутствия столь величественного гостя, и пробормотал, что он никогда в армии не служил. – Ага, значит, я принял вас за вашего папашу. Прошу прощения. Трудно определить возраст человека, если он моется и бреется так редко. Пич промолчал, подтвердив тем самым, что именно его отец и дезертировал из армии три раза. – Может быть, нас оставят наедине хоть ненадолго, – сказал сенатор Элиоту, – или это будет противоречить твоим представлениям о том, какими дружескими и открытыми должны быть отношения в нашем обществе? – Ухожу, ухожу, – сказал Пич. – Чувствую, что я тут лишний. – Уверен, что вам не раз приходилось испытывать это чувство, – сказал сенатор. Пич, уже прошаркавший до дверей, остановился, услышав эти обидные слова, сам удивился, что сообразил, как это обидно: – Как вы можете так оскорблять людей, простых людей, ведь вы от них зависите – подадут они за вас голос или нет, нехорошо, сенатор. – Как закоренелый пьяница, мистер Пич, вы должны отлично знать, что пьяных к избирательным урнам не допускают. – А я голосовал, – сказал Пич. Ложь была слишком явной. – Если так, то вы, наверное, голосовали за меня. Тут большинство за меня голосует, хотя я никогда не подлизывался к жителям штата Индиана, даже во время войны. А знаете почему? Потому что в каждом американце, даже самом пропащем, сидит задубелый, простецкий малый, вроде меня, который ненавидит всяких подонков еще больше, чем я. * * * – Право, отец, я и не надеялся тебя увидать. Такая неожиданная радость. И выглядишь ты прекрасно. – А чувствую себя прескверно. И новости у меня прескверные, особенно для тебя. Решил лично тебе сообщить. Элиот слегка нахмурился: – А когда у тебя действовал желудок? – Не твое дело. – Прости. – Я к тебе приехал не за слабительным. Кое-кто считает, что у меня хронический запор с того самого дня, как объявили, что проект восстановления национальной экономики противоречит нашей конституции. Но я не потому здесь. – Ты сказал, что чувствуешь себя прескверно. – Ну и что? – Обычно, когда ко мне приходят и жалуются на скверное самочувствие, девять из десяти жалобщиков страдают от запора. – Погоди, вот я тебе все расскажу, мой мальчик, тогда посмотрим, поможет тебе пурген или нет. Один адвокатишка, работающий в конторе «Мак-Алистер, Робджент, Рид и Мак-Ги», которому был открыт доступ ко всем документам, теперь уволился оттуда. Он нанялся к род-айлендским Розуотерам. Они собираются подать на тебя в суд. Они хотят объявить тебя невменяемым. На столе у Элиота зазвонил будильник. Элиот взял часы и подошел с ними к красной кнопке на стене. Он напряженно смотрел на секундную стрелку, его губы беззвучно отсчитывали секунды. Он нацелил средний палец левой руки и вдруг ткнул им в кнопку, пустив в ход самую громкую сирену на всем Восточном полушарии. От жуткого воя сирены сенатор, заткнув уши, отскочил в угол и прижался к стене. В семи милях от Розуотера, в Новой Амброзии, какой-то пес завертелся волчком, кусая собственный хвост. Случайный проезжий в закусочной опрокинул кофе на себя, забрызгав бармена, а в «Салоне красоты у Беллы», у самой хозяйки, трехсотфунтовой Беллы, чуть не случился инфаркт. Все остряки в округе уже собирались повторить дурацкую, устарелую хохму про начальника добровольной пожарной команды Чарли Уормерграма, державшего страховую контору рядом с пожарным депо: – Ага, сбросило Чарли с его секретарши! Элиот снял палец с кнопки. Гигантская сирена стала давиться собственным голосом. Она глухо бормотала одно и то же: – Бля-бля-блям… Бля-бля-блям… Никакого пожара в Розуотере не было. Просто надо было возвестить, что настал полдень. – Ну и звук! – сказал сенатор, медленно выпрямляясь. – У меня все вылетело из головы. – Может, это и хорошо? – Ты слышал, что я тебе говорил про род-айлендских Розуотеров? – Да. – И как ты к этому относишься? – Мне грустно и боязно. – Элиот вздохнул, попытался было невесело усмехнуться, но ничего не вышло. – Я ведь всегда надеялся, что никто не станет искать доказательств – здоров я или нет и что это вообще никакого значения не имеет. – Разве у тебя когда-нибудь возникали сомнения, здоров ты психически или нет? – Безусловно. – И давно это началось? Глаза у Элиота расширились, словно он искал в пространстве честный ответ. – Лет с десяти, пожалуй… – Ты шутишь, конечно! – Очень утешительно, что ты в этом уверен. – Ты был здоровым, нормальным ребенком! – Серьезно? – Элиот искренне обрадовался, вспомнив, каким он был мальчиком, он был рад вызвать в памяти этот свой образ, вместо того чтобы думать о тех наваждениях, которые его одолевали. – Мне только жаль, что в детстве мы привезли тебя сюда. – А мне тут и тогда понравилось и нравится до сих пор. Сенатор крепче уперся ногами в пол, готовясь нанести решительный удар. – Возможно, мой мальчик, но теперь надо отсюда уезжать и больше не возвращаться. – Как это – не возвращаться? – удивленно спросил Элиот. – Этот этап твоей жизни окончен. Когда-нибудь должен был прийти конец. Хотя бы за это стоит поблагодарить род-айлендских стервецов. Это они заставляют тебя уезжать отсюда – и уезжать немедленно. – Как это они могут? – А как ты сможешь доказать, что ты не сумасшедший, живя в такой декорации? Обстановочке? Элиот оглядел комнату, ничего особенного не увидел. – Тебе… тебе моя обстановка кажется странной? – Да ты и сам все понимаешь, черт подери! Элиот медленно покачал головой: – Если тебе рассказать, отец, чего я не понимаю, ты, наверно, очень удивишься! – Такой обстановки нигде в мире не найдешь. Если бы поставить на сцене такую декорацию и в ремарках было бы сказано: «При поднятии занавеса сцена пуста», то все зрители дрожали бы от нетерпения – поскорее увидеть, какой немыслимый психопат живет в таких условиях. – А что, если этот псих выйдет и совершенно разумно объяснит, почему он так живет? |