Онлайн книга «Моногамист»
|
И вдруг, тонкая лямка сарафана как бы невзначай сползает с её плеча, и, конечно же, моя рука не ждёт, пока я отдам указания — уже нежно поправляет её. Лера тут же наклоняет голову и прижимает щекой мои пальцы к своему плечу, закрывает глаза, и меня накрывает её нежностью — забыв обо всём прижимаюсь к ней всем телом, и уже что-то целую, то, что попалось первым на моём пути, запах её волос и солнца на её коже окончательно затмевает мой разум, я забываюсь и, наконец, с силой вжимаюсь в её бёдра. — Ну, я так и знала! — сообщает с довольным видом. Разворачивается ко мне лицом, обнимая рукой за шею, целует в губы: — Потерпи до отеля, нам же пять минут идти, не больше! — Я терплю, — отвечаю шёпотом, не в силах оторвать свои губы от её шеи. — Поправь полотенце, не смущай бабушек… А в голосе больше нет ни иронии, ни сарказма, ни стремления всегда и при каждом удобном случае подтрунивать надо мной, в нём — желание, вязкое, тягучее, горячее… Ryan Adams — Blank Space (from '1989') Мы плавимся от сентябрьской жары на террасе ресторана итальянской кухни, украшенной вазонами с геранями ядовито красного, алого и оранжевого оттенков, смотрим на выбеленное ярким солнечным светом спокойное море, синеву нависшего над ним небосвода, бесконечную ленту кирпичного испанского пляжа, пальмы, яхты виднеющейся вдали марины. Лера ведёт захватнические действия в отношении утки, фаршированной беконом и розмарином Anatra al Forno con Prosciutto, вооружившись ножом и вилкой, а я наслаждаюсь воинственным выражением её лица. Распилив, наконец, утку, она водружает гигантских размеров кусок на мою тарелку, а я, в свою очередь, слежу за тем, чтобы себе она положила не меньше — у нас обоих нездоровая озабоченность в отношении питания друг друга, переросшая уже в хроническую форму. И да, что касается Леры — я явно переусердствовал, но мне это нравится, так нравится! Мои вкусы не соответствую ни современному веку, ни его понятиям о женственной красоте. А может, всё дело в наследственности? Моя мать никогда не была худышкой, по крайней мере в моей памяти она была мягкой и кругленькой… И отец её обожал, не переставая тискать даже при нас, при детях, вечно обнимал её, тащил на руки, а их долгие затяжные поцелуи вообще были самой постоянной картиной нашего мира. — Кушай! — велит мне жена, тяжело вздохнув, при виде собственного куска итальянской утки на тарелке. — И ты кушай! — отвечаю. — Я знаю, что ты как обычно только поковыряешь её, а я со своим дурацким аппетитом, пока не прикончу, не успокоюсь, поэтому подсовывать мне такие куски — это вероломство с твоей стороны! — Это заботливая любовь с моей стороны… — подмигиваю ей и отправляю в рот здоровенный кусок мяса: что может быть лучше собственного примера? — Скорее, ты печёшься о своих интересах… и удовольствии! — Что делать, все люди эгоистичны по своей природе! Да, моя жена знает, теперь знает, как сильно я тащусь от её форм… И чем эти формы пышнее, тем круче степень моего восторга. В 40 лет мы, кажется, сравнялись в сексуальных аппетитах, ну или почти сравнялись. В отпуске из постели практически не вылезаем, а ведь тут есть что посмотреть! Два дня воздержания перед венчанием дались мне с неимоверным трудом, учитывая ещё постоянные Лерины попытки соблазнить меня, ведь она же понятия не имела о том, что я — жертва конспирации! Всё кончилось тем, что после свадьбы её шикарное кружевное платье я не снимал, а буквально срывал с её роскошного тела… А потом мы любили друг друга как сумасшедшие! И новый статус вовсе не сделал нас менее привлекательными друг для друга. Да и это в принципе невозможно, моя жена такая выдумщица! Я тут недавно обнаружил, что и у неё имеются сексуальные фантазии — секс в неожиданных местах. Как же я, дурак, раньше не заметил этого? Она заводится, причём сильно, если делать это не в постели, а на природе, на пляже, например, или в каком-нибудь заброшенном саду, так чтоб не было людей, но сохранялась бы вероятность их внезапного появления. Эту неожиданно обнаруженную особенность я эксплуатирую по полной программе и тащусь от этого сам. Лера говорит, что мы извращенцы. А я думаю, мы просто слишком сильно любим и хотим доказывать вновь и вновь, что принадлежим друг другу безраздельно, безмерно, в любой точке времени и пространства. Я смотрю на сидящую передо мной женщину в синем сарафане в белую точку, на её безупречный профиль, устремлённый в сторону моря взгляд, и понимаю, что нет существа более родного, близкого и нужного мне во Вселенной. Ведь дети — это другое, это долг, родительская любовь, забота и привязанность, а Лера — это существо, которым я живу, в котором растворяюсь и которое питаю сам. И теперь, в 42 года, я точно знаю, что нет и не может быть альтернатив, иных путей, запасных или лучших возможностей. Это — мой человек. Внезапно перед глазами та самая картина ужаса, моего кошмара, моего ада, где она, моя Лера, медленно умирает на больничном столе госпиталя Вашингтонского университета, и я так же бессилен, как тогда на дороге… Leonard Cohen — My Oh My На меня накатывает очередной панический приступ, я молча сижу и борюсь с ним, стараясь скрыть от жены своё состояние, но это невозможно. Это в принципе не реально, чтобы она не замечала или не знала о моих проблемах. — Что с тобой? — тут же вопрос в лоб. И я не вру, больше никогда не вру, и если уж поймала, не скрываюсь: — Вспомнил больницу. — Посмотри, какая красота! — сообщает внезапно. — Зимой, сидя на нашей террасе, будем пить с тобой утром кофе или вечером чай и вспоминать этот солнечный бассейн, это лазурное море, волны, этот ресторан, и вон ту бабульку с сиреневыми волосами, что не сводит с тебя глаз вот уже в течение часа… Нет я пойду всё-таки и что-нибудь ей скажу, вот же нахалка! Так нагло пялиться на чужого мужа! Я ей эти сиреневые волосы точно повыдираю, доиграется у меня! С этими словами моя супруга с невозмутимо серьёзным лицом показывает престарелой англичанке (судя по акценту) самый настоящий русский кулак, та нервно дёргается и отворачивается, взорвавшись возмущением. А у меня приступ горя сменяется приступом истеричного веселья: я вытираю позорно мокрые глаза, давясь смехом, и тяну уже свои руки, чтобы подержаться за жену, ухватиться за то, что первое попадётся, но этот контакт — это то, что так по-детски необходимо мне и работает куда лучше, чем холодный душ — я успокаиваюсь. Всегда почти моментально вновь обретаю почву под ногами и прихожу в норму, если только коснусь своей жены, и не важно, что это будет, просто её рука, бедро или талия, ухо, которое я буду целовать тысячами маленьких поцелуев, шея или просто щека — я часто маскирую свою потребность в её физической близости своим желанием секса. И это делать легко, потому что одно обычно очень просто и логично перетекает в другое. Мы успокаиваемся, истерия отпускает нас обоих. И вдруг я слышу слова, которые сделают мои приступы паники совсем редкими: |