Книга На краю государевой земли, страница 134 – Валерий Туринов

* * *

На следующий день Федька был уже в порядке и как всегда хмурым. Злой и неразговорчивый, он опять встал во главе своего отряда.

Утром Бекетов первым снялся с ночевки и ушел на своих плотах вниз по реке.

А Федьку за собой потянул Акарка к той странной скале, похожей на голову хищной птицы. Они поднялись вверх по крутой звериной тропе к подножию скалы. Вблизи, однако, она выглядела совсем не так, как ожидалось: была обычной скалой, растрескалась, бесформенная глыба, такое же, как и везде, горное нагромождение… Но тунгус, видимо, так не считал. Он подошел к ели, которая, прячась от солнца, росла в тени скалы, и подвязал к ее ветке лоскуток тряпки от Федькиной одежды. Тут же, для вящей надежности своей просьбы, он расстался и со своим борёлаком: повесил его тоже на ветке за старый кожаный ремешок.

— Теренга, теренга ^[97] — дай Федьке силу! — крикнул он скале и прислушался к шуму, доносившемуся откуда-то между скал, вроде бы сверху, где гулял ветер над хребтом, пуская сюда, через щели в скалах, свои отголоски.

И Федька явственно услышал, как скала ответила на зов тунгуса… «Силу-у… силу-у!» — затихая, как от натуги… Он вздрогнул и поежился… Постояв и послушав эту песню ветра в таежных горах, он усмехнулся, сказал тунгусу: «Ладно, пошли обратно!» — и двинулся вниз по тропинке к реке, слыша за спиной легкие шаги своего ангела-хранителя.

Они спустились обратно к лагерю.

— Это зря не растет, — показал Акарка на сухой пень, остатки когда-то мощной березы, а сейчас, как гнилой зуб, из земли торчал лишь этот пень. Но жизнь в нем не заглохла, из него упорно пробивалась новая березка.

Акарка вынул из чехла нож, взмахнул им, и лезвие безжалостно срезало тонкую талию белоснежной красавицы. Двумя взмахами ножа он отсек все лишнее. И перед глазами Федьки предстал крохотный человечек, с руками, ногами и что-то похожее на голову тоже было при нем.

— Борёлак, — буднично промолвил Акарка, сдирая острым лезвием кору с человечка; он поскреб его еще немного ножом, очищая от коры, чтоб гладким был и голеньким. Затем он подвесил его на ремешке к поясу, где у него всегда болтался нож, а теперь появился новый борёлак, его таежный покровитель.

А Федька отошел от него к дощанику, взял валяющуюся там на дне нельму, уселся тут же рядом с Акаркой на огромный валун на берегу реки. Порезав рыбу ножом, он густо посолил ее, стал есть сырой, протянул кусок и Акарке. Но тот, покачав отрицательно головой, почему-то стал серьезным.

— Ты что? — спросил Федька его.

— Слушаю: река говорит, тайга говорит!

— И что говорит?

— Э-э! — хитро заулыбался Акарка. — Что говорит — то не говорит!..

Федька понял, что тот опять что-то мудрит по-своему. Поев, он подошел к воде и глянул на свое отражение. Он заметно огрубел, сильно оброс… Дома, хотя бы изредка, но он подстригал бороду. Сейчас же, в походе, было не до того… Щеки у него ввалились, нос заострился…

«Совсем как у покойницы», — почему-то всплыло у него в памяти лицо матери, лежавшей в гробу…

Он тряхнул головой, опять уселся на валун и хлопнул ладошкой по его шершавому и холодному боку, как будто проверял его на крепость. Ему было почему-то тоскливо. Раньше он никогда ни о чем не задумывался, жил как выходило. Хандра пришла в последнее время. И вот сейчас, когда было не до нее.

К нему подошел Гринька.

— Батя, чё мы сегодня-то задержались?! — спросил он его.

— А тебе что — хочется гнать? — посмотрел он на сына и, не дожидаясь ответа, поднялся с валуна. — Ну, тогда пошли!

На реке было пусто. Они начали собираться в путь. Но в это время из-за поворота реки, пройдя шиверу, показался плот.

А в том, что это был плот, а не сносный лес, который порой несла река, сомнений не было. Но откуда он здесь. Ведь в округе на многие сотни верст не было ни одного топора, кроме русского, который мог бы повалить лес.

— Потапка — догнать и проверить! — крикнул Федька десятнику.

Казаки попрыгали в челнок, ударили по воде веслами и понеслись вдогон за странно пустым плотом, на котором никого не было.

Следом за ними снялись со стоянки и остальные, их понесло на дощанике снова вниз по реке. А Федька все время оборачивался и оборачивался назад, пока была видна скала, так здорово похожая на хищную птицу, чувствуя, что внутри снова просыпается вкус к жизни: захотелось жрать, и нестерпимо.

* * *

Может быть, помогла эта просьба Акарки, а может быть, верх взяла Федькина природа, но он быстро оклемался от того внезапного припадка, стал веселее, и злоба ушла из головы. Он снова шутил с казаками, ел из котла со всеми, и ложкой, бывало, по лбу от него перепадало тем, кто расшатывал войсковой круг и начинал с чего-то задираться на своих же казаков.

В общем, он снова верховодил на походе, держал всех в строгости и правду-матку быстро наводил своим отцовским кулаком.

Они проплыли с полсотни верст. Но кто их, версты, мерит здесь. По дням считают расстояние, версты же прикидывают лишь на глазок, а тяжесть пути отсчитывают пройденными порогами.

Было уже начало октября. Но на реке, в узкой долине, всё еще было тепло, и нередко солнышко баловало их своим появлением.

Федька полулежал в дощанике, на досках, подле кормчего. Сегодня очередь была сидеть на весле Мишке, казаку из Туринского острога. А на носу дощаника торчал Потапка и поглядывал вперед, чтобы их суденышко ненароком не наскочило на камень или какую-нибудь корягу, которые частенько несла река.

Тепло. Казаки млели от безделья и разбавляли скуку разговорами.

Вдруг на носу вскричал Потапка: «Вон — человек!» — и вскинул руку, показывая вперед, на берег, где за поворотом реки открылся широкий плес.

Да, там, на плесе, темнела точкой фигурка человека, спешащего куда-то вниз по реке. Он их не видел, не замечал, назад не оборачивался…

— А ну давай, крути ближе к берегу! — велел Федька кормчему и поднялся с доски, уже изрядно отлежав бока на ней; но лень и теплый день под солнцем томили, и не хотелось шевелиться.

Дощаник, покачиваясь слабо на волне, скосил свой путь, стал подбираться ближе к берегу. Вот выбился он из стрежня, из быстрины, на тишь под плесом вышел, нацелился на одинокого бродягу, заходя со спины вдогонку ему.

Они подошли к бродяге совсем близко. А тот все не замечал их и прытко бежал вдоль берега.

— Эге-ей! — громко крикнул Федька беглецу, подставив ладони рупором ко рту, да так, что бедняга споткнулся на ровном месте, когда сзади на него накатился сердитый окрик, сбил шаг размеренного бега.

И тот встал и быстро оглянулся, зашарил глазами по реке… Прошло какое-то мгновение, и по его лицу скользнуло тенью облегчение, когда он рассмотрел дощаник и на нем бородатых людей… Он заулыбался и крикнул им в ответ: «Эге-ей!.. Эй-эй!» — призывно замахал руками, пошел неторопливо к берегу, как-то странно волоча ноги, хотя вот только что оленем несся… Подойдя к кромке воды, он стал дожидаться их.