Книга Дорога из Освенцима, страница 21 – Хезер Моррис

– Ты умеешь измерять пульс на шее?

– Да, – уверенно отвечает Силка.

– Хорошо, хорошо, покажи мне.

Силка отодвигает одеяло с лица мужчины, невольно копируя то, что увидела. Потом надавливает двумя пальцами на его шею под челюстью, нащупав слабый пульс.

– Проверяй его каждые пятнадцать минут. Когда пульс пропадет, констатируй смерть и позови санитара. Не забудь записать время смерти.

– Да, Юрий Петрович, поняла.

Он поворачивается к Любе:

– Она быстро все схватывает и может нам понадобиться. Нам присылают недостаточно медсестер, которые следили бы за пациентами, находящимися при смерти и долго занимающими койки. Обязательно проверь, чтобы она записала время.

Кивнув Силке и Любе, врач уходит в другую часть палаты.

– Мне нужно проверить одного больного, – говорит Люба. – Ты справишься.

Силка смотрит на часы, прикидывая, когда пройдет пятнадцать минут с момента ее записи «пульс слабый, прерывистый». Она продолжает стоять у койки, когда к ней подходит Елена и спрашивает, что она делает. Силка объясняет, и Елена ободряюще улыбается:

– Необязательно ждать у койки. Можешь пойти заняться другими вещами. Просто время от времени возвращайся и не волнуйся, если прошло не ровно пятнадцать минут, ладно?

– О-о, спасибо… Я… я подумала, что должна оставаться здесь, пока он не умрет.

– Ты действительно не боишься смерти, да?

Силка опускает голову, в памяти мелькают видения множества истощенных тел. Эти ужасные последние звуки. Запах.

– Да, я достаточно навидалась, – срывается у нее с языка.

– Очень жаль. – После паузы Елена спрашивает: – И сколько же тебе лет?

– Девятнадцать.

Елена хмурится:

– Как-нибудь, когда будешь в настроении, можешь рассказать мне об этом. – Не дожидаясь ответа Силки, Елена уходит.

В третий раз подойдя к умирающему пациенту, заключенному, с которым произошел несчастный случай во время работы на объекте, Силка записывает время и слова «пульса нет». На миг задержавшись, она заставляет себя взглянуть на лицо человека, которого только что признала мертвым. Потом, пролистывая блокнот, она находит его имя.

Наклонившись и прикрыв его лицо, она шепчет:

– Иван Деточкин, алав хашалом.

Упокойся с миром. Она уже давно не произносила этих слов.

Освенцим-Биркенау, лето 1943 года

– Что он тебе сказал? Мы хотим узнать каждое слово. Смотрел ли он на тебя, когда говорил? Расскажи, Гита, мы хотим услышать.

Силка сидит на траве у стены барака 25 с подругами Гитой и Даной. Магда отдыхает в бараке. Ранний летний воскресный вечер, безветренно, и до них не долетает пепел из ближайшего крематория. Силке, как старшей по бараку, разрешена некоторая свобода перемещения, а Лале – единственный мужчина-заключенный, которого они видели в женском лагере. Он появился в то утро. Девушки понимали, как уменьшить риск для своих друзей: окружить Гиту и Лале, чтобы они могли пошушукаться наедине. Силке удалось уловить обрывки их разговора, и сейчас ей хочется знать подробности.

– Он спрашивал меня о моих родных, – отвечает Гита.

– И что ты сказала? – задает вопрос Силка.

– Я не хотела о них говорить. Думаю, он понял. Поэтому он рассказал мне о своих.

– И?… У него есть братья и сестры? – интересуется Дана.

– У него есть старший брат Макс…

– Мне нравится это имя. Макс… – жеманным девчоночьим голоском произносит Силка.

– Извини, Силка, но Макс женат, и у него уже два мальчугана, – говорит Гита.

– Ой, ладно, не важно. Что еще он сказал?

– У него есть сестра. Ее зовут Голди, она портниха. А еще он очень любит маму и сестру. Это хорошо, правда?

– Да, хорошо, Гита. Ты хочешь любить человека, который по-доброму относится к другим женщинам в своей жизни, – произносит Дана, рассудительная не по годам.

– Кто сказал что-то про любовь? – вскидывается Гита.

– Гита любит Лале… – нараспев произносит Силка, и на какой-то миг солнечный свет и их дружба отодвигают окружающий их ужас.

– Перестаньте, вы обе, – улыбаясь, просит Гита.

Разомлев от солнечного тепла и уносясь в мечтах куда-то далеко, три молодые женщины с закрытыми глазами лежат на траве.

* * *

В тот вечер, надевая ватник и собираясь выйти из тепла санчасти на леденящий холод, Силка замечает Елену:

– Елена Георгиевна, не уделите мне несколько минут…

– Силка! Я тебя искала. Да, конечно. – Опередив Силку, Елена продолжает: – Мои коллеги поражены. Они спрашивали, есть ли у тебя опыт работы медсестрой.

– Нет, я говорила вам, что никогда не работала медсестрой.

– Я им так и сказала. Мы тут подумали, а не захочешь ли ты учиться на медсестру.

Все происходит так быстро.

– Я… Как это возможно? Я здесь заключенная.

– Лучший способ выучиться на медсестру – начать работать. Я буду твоей наставницей. Уверена, другие медсестры помогут и будут рады дополнительной паре рук. Что скажешь?

– Не знаю… Елена Георгиевна, я не знаю, мое ли здесь место.

Елена кладет руку на плечо Силки, и та старается не вздрагивать от такого интимного прикосновения.

– Конечно, я мало знаю о тебе, Силка, но у тебя хорошо получается, и нам понадобится твоя помощь. Подумаешь на эту тему?

Доктор тепло, по-сестрински, улыбается. Силка проглатывает ком в горле. Ей трудно это слышать. Ее переполняет чувство вины. Она думает о своих соседках по бараку, когда они входят с улицы, жмутся к печке, со стонами разматывая с озябших ног промокшие портянки. Но она вспоминает также и о лице Ольги, когда подает ей настоящий чай, только что вскипяченный на печке. Это ужасное решение, и она не понимает, почему опять оказалась на особом положении.

– Можно спросить, Елена Георгиевна, как вы попали сюда?

– Ты хочешь сказать: почему меня назначили на это место в Воркуте? – (Силка медленно кивает.) – Можешь не верить, Силка, но я сама вызвалась работать здесь. – Она понижает голос. – Моя семья всегда верила во… всеобщее благо. – Она кивает на небо; о религии говорить запрещено, но Силка понимает, о чем идет речь. – Мои родители посвятили свою жизнь помощи людям. По сути дела, мой отец погиб, помогая людям на пожаре. Я пытаюсь быть достойной их, продолжая их миссию.

– Это очень благородно с вашей стороны, – произносит потрясенная Силка.

– Хотя, – наморщив брови, добавляет Елена, – должна признаться, я верила в широком смысле в цели Советского Союза: Родина зовет, и все такое. Но быть здесь – это совсем другое.