Онлайн книга «Самшитовый лес»
Машина остановилась. Шофера в ней не было. – Если ты до сих пор ехала без шофера, видимо, ты и дальше сможешь так? – спросил приезжий. Машина молчала. Он шагнул к ней. Дверца отворилась. – Порядок, – сказал приезжий и уселся на переднее сиденье. Дверца захлопнулась. Машина стояла на месте. Наверное, она дожидалась команды. – Я не знаю, куда ехать, – сказал приезжий. – Понятно?.. Главное, увези меня отсюда… Трогай. Машина рванулась с места и развернулась, потом еще развернулась и стала делать виражи и восьмерки. Шоссе поскакало, как сумасшедшая стрелка на часах. – Допрыгались… – зловеще сказал приезжий. – Помолчал бы, – внятно сказала машина и понеслась по шоссе. Приезжий закрыл глаза… …Тихо и незаметно ушел он из кафе, ни с кем не простившись. Тихо и незаметно приедет он куда-нибудь на этой телеге-модерн. Машина остановилась и сказала тонким голосом: – Вылазь… Приезжий открыл глаза. Они стояли возле тихого предрассветного кафе на окраине города. Возле того же самого кафе. Дверца распахнулась. Сиденье решительно подтолкнуло приезжего, и он оказался на краю кювета. Он еле успел схватить с сиденья вещмешок и плащ. Дверца захлопнулась, машина умчалась в город. – А почему, собственно, все отменяется? – спросил приезжий и оглянулся по сторонам. Но никто ему не ответил. Вдали, в глубине площади, куда выходил Прошлый переулок, приезжий увидел какое-то движение. Он подошел поближе. Негромко фырчали машины. Огромные лапы манипулятора устанавливали на постамент обернутую в пластик скульптуру. Техника работала молча и безукоризненно. «Золотой век», – подумал приезжий и подошел к человеку в комбинезоне, стоявшему у переносного пульта. – Что это? – спросил приезжий. – Памятник, – ответил комбинезон. – Кому? – Изобретателю. Комбинезон был разговорчивый. Приезжий взял его за рукав и повернул к себе. – Говорите членораздельно, – сказал приезжий. – Какому изобретателю, что он изобрел… Тот посмотрел на него рассеянно и сказал: – Памятник тому, с кого начался сегодня в три ноль-ноль Золотой век… Этот человек изобрел вечный двигатель… И снова уткнулся в пульт. Лампы манипулятора помедлили, потом осторожно смахнули пыль с памятника и расправили складки покрывала. Приезжий пошел по переулку в сторону кафе. – Да здравствуют инженеры! – тихо и печально сказал он, останавливаясь посреди газона. – Хронос прав. Часы тикают. Есть чем измерять время. Памятник изобретателю его окончательно доконал. Опять надо было начинать все сначала. Вот и эксперимент удался, и началась у них цепная реакция творчества и всякий там Золотой век. Только не совсем та цепная реакция и не совсем тот Золотой век, на который рассчитывал приезжий, когда сочинял сказочки про великанов и детей, про то, как великаны опираются на детей, а дети на великанов. Они вовсе не всполошились, когда спичечный коробок сказал: крак! – и умерла ящерица, маленькая рептилия, крокодил, любовный фокус. Как они вцепились в нарождающуюся нежность, и никто не заметил гибели. Ложь, ложь! Поэт заметил и его Муза. Правда, поэт уже ко всему притерпелся, а официантка еще не то видела за последние пять тысяч лет патриархата. Ничего они не поняли в его рассказах. Идти было некуда. – А почему я, собственно, должен куда-то идти? – громко сказал приезжий. – Какого черта! Собеседников не было, но это его не смутило. Собеседники во всем городе спали и видели такие сны, какие заслуживали. – А почему я, собственно, должен куда-то идти? – сказал приезжий. – Это мой переулок. Хватит. Есть великие поэты, и слава их вежливо гремит по вселенной. Пусть. Я не замахиваюсь. Но это мои переулок. Я сам его выбрал, и значит, я сшит по его мерке. Пусть. Я поэт этого участка вселенной. Он расстелил плащ на мокром газоне и положил мешок в головах. Потом он поднял с травы белеющее в сумерках вчерашнее меню и написал на нем крупными буквами «УЧАСТКОВЫЙ ПОЭТ. ПРИЕМ от 7 до 17». Он повесил объявление на сучок и улегся поспать под деревом. Хватит… И тут к нему подошли акушерка, парикмахер и гробовщик. Не было только дворника, потому что крокодил умер по ошибке, а его уже начинали любить, и не было официантки, потому что музы не любят тех, кто сдался. Не было также Хроноса. Но какое дело времени до неприятностей поэзии. – Если я откажусь от поэзии, незачем жить, – сказал им приезжий. – Если я откажусь от жизни – поэзия не нужна… Старая безвыходная байка; с тонущего парохода упали в воду жена, муж и его мать. Кого спасать, если можно спасти только одного? – Настоящая мать всегда пожертвует собой… – сказала Венера Михайловна. – А как после этого жить сыну? – спросил Амедей Гофман. – Значит, нет выхода… – сказал Саша Македонский. – Есть выход, – раздался громкий и пренебрежительный голос. – Не допустить гибели парохода. Наступила тишина. – Кто это сказал? – спросил приезжий. – Ты? – Нет. – Ты? Ты? Ты?.. – По-моему, это сказал репродуктор… – нерешительно промолвил гробовщик Саша. – Это ты сказал? – спросил приезжий молчавший репродуктор. – Да, я, – ответил репродуктор на столике кафе. – Мы же тебя выключили вчера. – Меня выключить можно. Время нельзя выключить. – Опять какая-то сказка… – сказал Амедей Гофман. – Почему сказка? – сказал репродуктор. – Сегодня Хронос выглядит так. Разве совесть – это сказка? Дурачок. Нет такой сказки, которая бы не исполнялась. – Розовая болтовня, – сказал приезжий. – Я тоже так считал когда-то. – Конечно, – сказал Хронос. – Сказки сбываются не тогда, когда их выдумывают. Но неужели ты такой прохвост, что не поработаешь на сказку, даже если не доживешь до счастливого конца? – Я не прохвост, – сказал приезжий. – Я просто устал. – Усталость проходит, – сказал Хронос. – А сказка – самая реальная вещь на свете. – Замолчи… Я не могу стать ребенком, – сказал поэт. – Ты никогда не переставал им быть… Ты же взрослый человек. Ну… ты… ты же прекрасно понимаешь, что только детские ценности чего-нибудь стоят на этой земле. Слушай команду! – Замолчи! – крикнул поэт. – Слушай команду… Один. – Что? – Два. – Отстань, – сказал поэт. |