Онлайн книга «Самшитовый лес»
– У меня голова болит от тебя, – ответила она. – Я одинокий, – сказал Сапожников. – Ну уж нет, – сказала она. – Прежде чем помереть, мы с тобой еще поживем, Сапожников. Он и раньше замечал, что им разом приходят одни и те же идеи, но не знал, что это бывает на расстоянии. – А то еще был такой случай, – сказал Сапожников. У него этих случаев было сколько хочешь. Вика перебила: – Они мне сообщили, что у тебя инфаркт был из-за меня. – Они романтики. Она усмехнулась пренебрежительно, а Сапожников, чтобы ее утешить и выделить из общей массы людей, сказал: – Им непременно надо, чтобы из-за любви был инфаркт, а еще лучше – помереть. Тогда будет о чем рассказывать и бегать из дома в дом высуня язык. – У нас же ничего с тобой не было, – сказала она. – Им это не интересно. Им интересно, чтоб было. – Мне тоже. – Но тут уж ничего не поделаешь. – А может быть, ты циник? – спросила она. – Нет, – сказал Сапожников. – Я механик. – Ты всем голову морочишь. – Что правда, то правда. – Слушай, а из-за чего у тебя был инфаркт? – Ну-у, товарищи! – сказал Сапожников. – Медицина этого не знает, а ты хочешь, чтобы я знал! А был ли инфаркт? Может, инфаркта-то и не было? – У тебя ужасное отношение к женщине. – Да, – подтвердил Сапожников, – что правда, то правда. Хотя, скорее всего, нет. – А зачем ты мне тогда в любви объяснялся? Откуда я знаю, может быть, ты каждый вечер объясняешься? – Господи, – удивился Сапожников. – Если б я мог каждый вечер объясняться, я бы объяснялся! Нет, каждый вечер я не могу. Я бы тогда был не Сапожников, а Господь Бог. Вика поплакала немножко, а потом сказала: – Я тебе прощаю. Тут пришла Нюра, и Вика распорядилась: – Все-таки нужно, чтобы он жил. – Ладно, – сказала Нюра. – Будет сделано. – Я так думаю, вы с ним еще хлебнете горя. – Сапожников, – сказала Нюра, – ты почему девушку обидел? – Это я его обидела. – Вы не огорчайтесь, – утешила Нюра. – Кому он в любви объяснялся, потом удачно замуж выходит. – Вот это самое ужасное, – сказала Вика. – Ну, я пойду. У вас грузовой лифт работает? Я люблю на грузовом. – Вика, а почему на грузовом? – спросил Сапожников. – Разве ты шкаф? – Он автоматический, – сказала Вика. – В нем двери сами открываются. – Все это любят, – сказала Нюра и пошла ее провожать. Потом загудел лифт, и Нюра вернулась. – Вот почитай литературку. Сапожников почитал. Хватит про осень и зиму. Наступило лето. Горожанин днем обливался потом, а после захода солнца глубоко дышал ночным бензином. Горожанин работал на славу и из-за денег, курил и перевыполнял планы, ссорился с начальством и домашними, глох от шума машин и собственного темперамента, ходил в кино и орал: «Гол! Гол!» – на стадионе и перед телевизором, разводил цветы на балконе и хомяков в банке, покупал свечи и керамику, эстампы и старую мебель, французские туфли и японские купальники, подыскивал комнату для любовных упражнений и боялся любви больше голода. Складывалась какая-то новая эпоха, и ее старались угадать по случайным приметам. Одни говорили, что современность – это модерн, другие – что современность – это лапоть на стене и самовары. Одни считали, что современность – это моя хата с краю, другие, что современность – это смирно и не могу знать. Одни считали современным город, другие – деревню. Рождаемость падала – перенаселение возрастало. Одни глядели на восток, другие – на запад, воздевали очи горе и зрели в корень. Бог и дьявол поменялись обличьем и за мир дрались оружием, а война лезла в души писком транзисторов. Микроскопическое и большое, пошлое и великое перебалтывались в одном котле, и клокотало варево, опрокидывающее банальные прогнозы отчаяния и оптимизма. Наверное, и во все времена было так, что от великого до смешного один шаг, но Сапожников в другие времена не жил, и старушечий лозунг «раньше было лучше» действовал на него как предложение о капитуляции, и он вовсе не считал, что дорога через хаос должна быть усыпана выигрышными билетами. Через два месяца Сапожников уехал в Ялту. На берегу, скрестив руки, стояли старики в футбольных трусах и жокейских кепочках. Девочка-балерина, опираясь на ржавые перила, делала батманы. Другая некрасивая девочка прижималась к некрасивой матери и твердила: я тоже хочу так… О, ей предстояла трудная жизнь. По пляжу ходил человек в белой кепке, заломленной набок, из-под которой выглядывали седеющие кудри. Он поводил плечами и все время как бы собирался сделать что-то вызывающе спортивное. Но не делал. Эта выставка искореженного комнатной жизнью тела была чудовищна. На каменной набережной бушевал голый старик. Он бегал, приседал, размахивал руками, прыгал, как обезьяна, и вздымал руки к солнцу. На топчане сидела, расставив ноги, огромная старуха. Другая, в очках, приветствовала подружку воинственным жестом. Все это живо напоминало сумасшедший дом. – Ксс-ксс, – слышался сзади голос нянечки, которая общалась с котенком. – Ешь, ешь… да пей молоко, чертенок… Ну, на тебе с пальца… Надо его в столовую отнесть… Да где же его мамаша, черт ее побери… – Она боится нас, – сказал Сапожников, содрогаясь своего сходства с купальщиками, и отошел от пляжа. Ночью был дождь с градом. Под крыльцом пищал мокрый котенок. А утром на пляж море выкинуло мертвого дельфина. Плавник его костяно смотрел в солнечное небо, на боку была кровавая рана, глазки его были закрыты, и он был тяжелый. Большую муху сносило ветром, и она никак не могла сесть к нему на смеющуюся губу. На завтрак давали сосиски с картофельным пюре, манную кашу и тертую морковь. Вечером будет кинофильм. Индийская картина «Материнская любовь» в двух сериях. Сапожников знал этот фильм. Там поют. По террасе все время ходил артист балета в кровавом кимоно с двумя белыми иероглифами – на груди и на спине. У волнолома среди желтой пены плавали бледные презервативы. Кипарисы, кипарисы. Море было лазурное, и, как писала чеховская девочка в диктанте, море было большое. Оно действительно было большое, но утыкалось в низкий горизонт. В низкий горизонт теперешнего Сапожникова, человека без перспектив. – По-моему, критик – это человек, у которого не хватает смелости попробовать свои рекомендации на собственной шкуре, – сказал Сапожников. – Так бы сразу и говорил, – сказала Неля. – А то деушка-деушка, который час? – Который час? Восемь пятнадцать. Сейчас кино начнется. «Материнская любовь» в двух сериях. |