Онлайн книга «Самшитовый лес»
А если в одной картине совместить, то и получится Рублев или еще кто-нибудь из гениев. В мозгу две половинки. Левая занята рациональным мышлением, логикой, а правая иррациональная, а мы сейчас стали чересчур левополовинчатыми. А левополовинчатая цивилизация и привела к промышленности, на шестьдесят процентов ненужной, и к магазину. Потому что средства для существования стали важнее самого существования. И потому что жить, поживать и добра наживать – это рубить сук, на котором сам же и сидишь. А тут передали по телевизору, что в Уругвае землетрясение – такое, какого не было за всю историю Уругвая. А я думаю: – Ну, может, не было, так есть. Землетрясение – дело природное. А когда сообщили, что разрушены как раз места, откуда нефть качали, то и до меня, дурака, дошло: нефтяную линзу выкачали – чего ж удивляться, что обвалилось. Вот это и есть антропогенное землетрясение. А выкачали, чтоб продать. А продали, чтобы получить деньги, и все такое… А там промышленность, разные бульдозеры, которыми землю пашут. И леса на корню бьют. Те самые леса, где и зародилась индейская цивилизация с кукурузой, картошкой и помидорами. М-да-с… Но надежда все же есть. Потому что опыт показал: если два человека хотят истребить друг друга, но это почему-то невозможно, то хочешь не хочешь, а додумываются, как жить по-другому. Умник гения не любит. Умник существо рациональное, а академик Раушенбах говорит, что иррациональное поважнее, чем рациональное. Если положить на стол тыщу рублей, то рациональный умник их не возьмет. Потому что побоится последствий. А если он будет уверен, что никто никогда не узнает, что он эту тыщу рублей взял?.. А как сделать так, чтоб рука не поднялась? Раз чужое – значит чужое. И рука не поднимается. И это и есть сначала совесть, а еще глубже – стыд, рвотное движение души. Все со всем связано. Но вовсе не только умом. Ум осмысляет то, что есть. Рационально осмысляет. Но ум может осмыслить и иррациональное. И если есть чувство стыда, рвотного движения души, то и будьте любезны… осмысляйте, а не делайте вид, что этого нет. Сыну моему уже пять с полтиной. И он начинает читать. Но первая книжка ему попалась, когда он еще букву «р» не произносил. И он прочел: – «Мифы Дьевней Гьеции». Такое было название. Дальше, конечно, дело не пошло. Дальше пошли только картинки. Фотографии со скульптур и ваз. И сыну больше всего понравился, конечно, кто? Геракл. И пришлось рассказывать: – Ну, что, – говорю, – самый сильный человек в мире. – Самый-самый? – Самый-самый. – Сильнее своего отца? – Нет, – говорю. – Отец все-таки сильнее. Он мне поверил. Ведь я же его на руках таскаю, а не он – меня. – А кто его отец? – он спросил. Что было делать? Я говорю: – Зевс. – Который с молниями? – Который с молниями… – А говоришь – самый сильный человек Геракл. – Ты сказал, я сказал… А Зевс с молниями сильнее. Он же бог, а не человек. – А что такое бог? – Этого никто не знает, – говорю. – Не знают, а говорят. – А когда не знают – всегда говорят. – А в телевизоре сказали… – Что сказали? – Кто самый великий писатель? Чемпион? Я говорю: – Чемпион? Наверно, Гомер. – Правильно. А в телевизоре сказали, что он был сыном бога, древние греки говорили. Значит, был сыном Зевса? Я говорю: – Ну, у Зевса было много детей… – И все, наверное, самые великие? – Ну да, – говорю, – конечно. Они называются гении. – А кто такие гении? – Гении – это те, которые видят сны других людей. – А остальные? – Тоже, наверно, но забывают, вернее, не придают значения. – Тогда и я вижу. – Кто тебя знает… – говорю. – Может, и видишь. – Тогда я не буду забывать… – Не забывай, – говорю. – Ну а ты-то кто, ты-то кто, как ты считаешь? Тогда он встал в позу, сжал кулачок и сказал: – Я такой молоденький, лихой, голенький. Тогда моя жена, которая его переодевала для прогулки, стала хохотать, и я стал хохотать. – Какой, какой? – говорю, потому что сам уже забыл. И он забыл. А слово было сказано. Когда Тоня наконец стала актрисой, то есть научилась быть похожей на кого угодно (это называлось перевоплощаться), то она заметила, что, когда она высовывает из платья что-нибудь, успех ее и сходство с какой-нибудь другой женщиной были большими, чем если бы она не высовывала что-нибудь. А еще больше нравилось, если она это что-нибудь окутывала какой-нибудь мануфактурой. И она стала сомневаться, что больше нравится: мануфактура или то, что она высовывает из нее? С промышленностью она соревноваться не могла. Мануфактуру надо было покупать. А зарплата ей этого не позволяла. Зарплата была вся в общем-то у мужиков, особенно у тех, кто занимался производительным трудом, или занимал высокие посты, или успел наворовать. Но с последними лучше было не связываться, так как их периодически сажали и периодически отнимали часть наворованного, ту, которую они не успевали спрятать. А остальные мужики соглашались быть покровителями Тони. Только если она соглашалась спать с кем-нибудь из них. А как только появлялся кто-нибудь другой, первый отпадал по разным причинам, и у Тони пропадала мануфактура, то есть добро, которое ей никак не удавалось нажить. И Тоне никак не удавалось совместить эти две вещи, чтобы она получала роли, в которых бы она нравилась всем, но чтобы мануфактуру ей давал один человек. Потому что она живет в мире, в котором средства для поддержания женской жизни стали дороже самой женской жизни и постепенно становились дороже жизни вообще. А поменять цивилизацию она не умела. Да и кому это под силу? Она могла менять мануфактуру, чтобы из нее высовывать что-нибудь. Это удавалось только великой актрисе Удовиченко, которая умудрялась быть прекрасной в любой мануфактуре и в любой роли. И даже любую роль стоило смотреть, если ее играла Лариса Удовиченко. Но именно ее снимали мало, так как у нее не было покровителя, которому было бы все равно, что она нравится другим, а не только ему. Потому что великая актриса Удовиченко умела быть похожей на сны других людей. А остальным актрисам, и тем более остальным женщинам, оставался только магазин. Но и магазин был не выход. Потому что, как мы видим, он привел к пережиганию воздуха. А когда какой-то процент воздуха будет сожжен, то жизнь на Земле однажды может не проснуться. Без всяких войн. |