Книга Отдел деликатных расследований, страница 11 – Александр Макколл Смит

Но Анна пока не готова была закрыть тему живых уголков.

– Морскую свинку, которую девочки держали в классе, звали Уолтер. По выходным ребята по очереди брали Уолтера к себе домой. Но потом его сожрала чья-то собака.

Ульф присвистнул.

– Какое несчастье.

– Да. Но что сказал на этот счет отец Карла?

– Сказал, это зависит от конкретной ситуации, – ответил Ульф. – Этим своим фантастическим голосом. И все как один принялись кивать. Стоит только ему открыть рот, а все вокруг уже кивают. Это поразительно.

Они вышли из кафе и пересекли улицу, направляясь к передней двери их учреждения. Эрик как раз тоже только что пришел на работу; он кивнул им в знак приветствия. Ульф заметил у него под мышкой свернутый в трубочку журнал, уж наверняка посвященный рыбалке, с фотографиями спиннингов, поплавков и прочей рыболовной параферналии – всего того, что делало жизнь Эрика терпимой, того, что было его надеждой и опорой. Ульф подумал о профессоре Хольгерссоне: что бы тот сказал о подобном образе жизни. Или что бы сказал Кьеркегор, если уж на то пошло. Он подозревал, что они оба это одобрили бы: простая, непритязательная жизнь, лишенная претенциозности и притворства, – чего нельзя сказать о многих других, гораздо более утонченных и изысканных существованиях.

– Бедный Эрик, – пробурчала себе под нос Анна.

– Нет, – ответил Ульф. – Не бедный. Счастливый Эрик.

Анна посмотрела на него с сомнением:

– Но ведь он не думает ни о чем…

– …кроме рыбалки. Да, но делает ли это его несчастным? Напротив: Эрик абсолютно счастлив. Он не знает сомнений.

У Анны был задумчивый вид.

– Как ты считаешь, чтó Эрик думает о нас?

– Не имею ни малейшего представления, – ответил Ульф.

– Тобой он восхищается, – заметила Анна. – Он мне говорил, и не раз. Что ты добрый.

– Это очень великодушно с его стороны. Конечно, можно еще поспорить, кто из нас двоих – добрый. – Ульф помолчал. – К тебе он относится прекрасно, я это знаю.

Анна вспомнила, как Эрик однажды зимой пригласил ее к ним с женой порыбачить на льду. Ей пришлось срочно изобретать уважительную причину для отказа.

– Рыбалка на льду – невообразимо скучное дело, – заметил Ульф. – Сидишь над лункой и ждешь, когда у тебя клюнет.

– Знаю, – ответила Анна. – Бедный Эрик.

Ульф улыбнулся.

– Давай не будем снобами, – пошутил он.

Анна, однако, приняла его упрек всерьез.

– Прости. Ты прав. Эрику наша жалость не нужна.

Ульф заверил ее, что и не думал ее осуждать.

– Я вовсе не собирался указывать тебе, что о ком думать. Мне бы такое даже в голову не пришло.

Странный это был момент: он вдруг ощутил, будто переступил некую линию, некую интимную границу. И ему показалось, что Анна тоже это почувствовала: чуть покраснев, она отвернулась. Они как раз подошли к двери конторы; он потянулся было, чтобы притронуться к ней, но остановился и уронил руку, лишив движение всякого смысла.

Общее собрание отдела заняло все утро – казалось, оно не кончится никогда. Их непосредственный начальник, большой поклонник всяческой бюрократии, посвятил два часа детальному разъяснению новейших процедур. Где-то в недрах организации, на самых верхах, существовали умы, которые беспрерывно, страница за страницей, извергали циркуляры, инструкции и директивы относительно общей политики. В большинстве своем эти документы, подшив, благополучно забывали; очень немногие из этих бумажек оказывали хоть какое-то влияние на рабочий процесс. Но для новых циркуляров тоже существовала определенная процедура, и избежать ее не было никакой возможности. Ульф сидел на своем месте, глядя в потолок, в то время как добросовестный, как всегда, Карл лихорадочно строчил в записной книжке, конспектируя все, что говорило начальство. Докладчик, которому это пришлось по душе, время от времени делал паузы, чтобы Карл успевал за ходом его мысли, и иногда даже отпускал замечания вроде:

– Пожалуйста, господин Хольгерссон, скажите, если я говорю слишком быстро или если у вас будут какие-то вопросы.

Под конец заседания, когда Ульф, Анна и еще с десяток служащих уже поднялись на ноги, чтобы уходить, докладчик подошел к Карлу.

– Прошу прощения, – сказал он. – К вам наверняка постоянно обращаются с подобными просьбами. – Он достал из портфеля книгу и положил перед Карлом. – Последний труд вашего отца. Который о Кьеркегоре. Не могли бы вы попросить его подписать книгу для моей жены? Она его огромная поклонница.

Тут Ульф представил себе огромную поклонницу – неимоверно тучную женщину, не умещавшуюся в собственных одеяниях, – такую огромную, что ей, наверное, трудно было даже ходить. А потом он подумал: Кьеркегор. И у него в голове немедленно вспыхнул образ доктора Свенссона с его очками в роговой оправе и наивным убеждением, что жизнь сотрудника Отдела деликатных поручений была каким-то образом увлекательнее, чем у психолога с наклонностями психоаналитика.

– Кьеркегор, – пробормотала себе под нос Анна.

Карл был сама любезность, как всегда, мгновенно преобразившись в сына гипнотически светского профессора.

– Конечно. Никаких проблем. Я увижу его в воскресенье и попрошу написать что-нибудь специально для вашей жены.

– Моя жена будет страшно рада, – сказал начальник. – Она не пропускает ни одной его передачи. Просто огромная его поклонница.

Ульф прикрыл глаза. И увидел профессора, преследуемого по пятам группой поклонниц, причем огромные еле поспевали за более стройными и легкими на ногу, задыхаясь от усилий.

Когда он открыл глаза, Анна смотрела на него, потихоньку улыбаясь. Ульфу пришло в голову, что, может быть, они думали об одном и том же. Маловероятно, конечно, но идея пришлась ему по душе: двоим людям, которые нравятся друг другу, одновременно приходит в голову одна и та же мысль.

«Школа танцев Йоханссона» располагалась на первом этаже дома неподалеку от рынка. Дом этот явно видал лучшие времена: штукатурку на фасаде не мешало бы освежить, и входная дверь, когда-то вполне приличная, сейчас имела обшарпанный вид. Все вместе производило впечатление эдакого поблекшего шика, что, как подумалось Ульфу, очень шло заведению, где занимались бальными танцами: огни, мишура – и уныние, скрывающееся под всем этим внешним блеском. Танец – это иллюзия, будто гравитация и чувство неловкости преодолимы, но, увы, иллюзия только временная. Огни погаснут, замолкнет музыка, и танцоры вновь замрут без движения.

Ульф нашел на парковке местечко для «Сааба», а потом они с Анной позвонили в дверь школы. «Пожалуйста, нажмите кнопку звонка и подождите», – гласила надпись рядом со звонком.

Открыла им женщина в трико.

– На месте ли господин Йоханссон? – спросил Ульф, демонстрируя удостоверение. Анна тоже предъявила свое. Женщина взглянула на документы и нахмурилась. Жестом она пригласила их войти и все так же, без единого слова, повела их по коридору, где на стенах висели фотографии танцоров в бальных туалетах.