Онлайн книга «Барабаны любви, или Подлинная история о Потрошителе»
– Может, Курашкина попросить? – предложил Артемий Иванович. – Если филер из Особого отдела, они друг друга наверняка знают. А я ему сейчас прощение напишу от царя. И Владимиров принялся за дело, забыв даже о недоеденной каше. Спустя несколько минут он вернулся с листом бумаги. «Мы, милостью Божьей Александр Третий Александрович и всея Руси, а также и т. д., даруем сим ниженаписанным прощение и помилование беглому матросу Тарасу Курашкину за оказанные нам услуги по уведению филера от нашего дома на Эбби-роуд. С чем и остаюсь, Ваш покорный слуга Гурин Александр (исправленному верить)». Курашкин внимательно выслушал прочитанное Артемием Ивановичем и согласно замычал. – А я тебя напоследок еще кашей накормлю, – в дополнение к высочайшей милости от себя пообещал Владимиров и вынул у Курашкина изо рта кляп. – А у вас там двое в пидвали сыдять, де дынамит, – сообщил Курашкин, с удовольствием отплевываясь. – Кто там у нас еще сидит? – не понял Артемий Иванович. Он оттащил в сторону ковер, сдвинул засов и открыл люк. В облаке динамитной вони показались две головы со слезящимися красными глазами. – Подкоп! – не своим голосом заорал Владимиров, бросаясь в столовую. – Подкоп! Схватив попавшийся под руку столовый нож, Фаберовский выскочил в гостиную, за ним Даффи с Батчелором. – Это же Легран и мосье Ландезен, – тихо сказал у них за спиной Васильев. – Он забирал меня из Шарантона. И француз, и еврей, нанюхавшись за ночь динамита, были просто не в состоянии сопротивляться. Их связали той же веревкой, которую только что сняли с Курашкина, и привязали к той же пальме спинами друг к другу. – Я могу догадаться, когда эти джентльмены попали в подвал, – сказал Фаберовский. – Я сам закрыл за ними крышку люка. Но как они смогли проникнуть в дом, если господа Батчелор и Даффи всю ночь не смыкали глаз, а Конрой расхаживал со шваброй, как гвардеец в Виндзорском замке?! Под пристальным взглядом поляка ирландец и рыжий сыщик повинно опустили головы. – Вам повезло, что вы проснулись сегодня не на небесах, – бросил им поляк и пошел в коридор навстречу Шапиро, которая возвратилась с переговоров с филером. – Он говорит, что заступил на пост только четыре часа назад и сменится лишь вечером, – сообщила она. – Тогда, говорит, и погуляем. И говорит это, заметьте, на русском языке. – Эгей! С лышаем в увсю рожу? – спросил Курашкин. – Так це ж Сруль Эвенчик! Вин теж до Салливану ходыть! – Иди, Тарас, к этому Срулю, – сказал Фаберовский, – скажи, что инспектор Салливан назначил на сегодня четырехчасовое дежурство. Скажи ему, что сейчас ты сменишь его, потом еще кто-то из ваших общих знакомых сменит тебя, а того еще один. И только потом к десяти вечера пусть он опять приходит сюда. – Вси зроблю як старшой пысарь с нашого броненосця, – уверил Курашкин и отправился на улицу. Неизвестно, как и что делал на броненосце неведомый писарь, но хохлу удалось спровадить Сруля безо всяких проблем. Теперь оставалось только отвязаться от Гримбла – и путь к свободе был открыт. Фаберовский вывел еврейку в сад и сказал ей, подводя к ограде: – Доктор Гримбл все еще торчит перед домом на Ньюджент-Террас. Пора его убрать. Как ты думаешь, кого он напоминает? Джека Потрошителя из газетных публикаций. Он доктор, на нем дурацкий парик для маскировки и широкополая шляпа, прикрывающая глаза, а в руках черный докторский саквояж, с которым он никогда не расстается, потому что в нем, скорее всего, очень дорогой набор хирургических инструментов. – Вы хотите сдать его полиции? – спросила Шапиро. – Почему бы и нет? При таких данных полдня в участке Гримблу будут обеспечены. – И как вы намерены это сделать? – Ты заорешь: «Потрошитель, Потрошитель». А дальше полиция и сама уже его не отпустит. – Хорошо бы заманить его сюда. – Нет ничего проще. Он обезумел от ревности и сам готов попасть сюда, если найдет тому оправдание. Вспомните, что пани делала ночью с паном Артемием. – Что я делала! Я провела эту ночь без сна, глаз не сомкнула! Половину ночи я слушала его трактат, а вторую пыталась намазать ему его брюшко йодом. – Не мне тебя учить. Издай парочку томных звуков, он непременно клюнет на это. Шапиро последовала совету Фаберовского и действительно, не прошло и минуты, как над оградой со стороны пустого дома появилась голова Гримбла в сползшем набок парике. – Потрошитель! – завизжала Шапиро. – Спасите, Потрошитель! Ее визг услышал находившийся на постоянном посту на Аберкорн-плейс констебль, вбежал в сад пустующего дома и ухватил за ноги висевшего на ограде Гримбла. – Кто вы такой? – спросил полицейский у доктора, стянув его вниз. – Я доктор Гримбл! – возмущенно ответил тот, пытаясь вывернуться из мертвой хватки констебля. – Вы не имеете права меня трогать! – В суде вы можете сослаться на Habeas corpus [25], если считаете свой арест незаконным. – У него в саквояже нож, – выкрикнула из-за ограды Шапиро. – Он хотел меня зарезать! Констебль застегнул на запястьях извивающегося Гримбла наручники, приложил его дубинкой промеж лопаток и с удовольствием наступил тяжелым подкованным ботинком на упавший на дорожку монокль, который с хрустом раздавился. Затем раскрыл саквояж и вынул из него набор хирургических инструментов в дорогом футляре из красной русской кожи с золотым вензелем. – Мадам, не соизволите ли вы пройти со мной в участок, – сказал через ограду полицейский еврейке. Фаберовский знаком показал ей, чтобы она шла. Шапиро покинула дом через Эбби-роуд и вскоре нагнала констебля с извивающимся в наручниках Гримблом. А поляк вернулся в дом и попросил Розмари подняться к нему в кабинет. – Я оставляю Лондон на неделю, – сказал он, – и поручаю тебе, Рози, присматривать за домом. Вот деньги на неделю вперед. И еще одно: если со мной что-то случится и я не приеду в этот срок, попробуй обратиться к мисс Пенелопе Смит. Кроме того, на Батчелора я оформил доверенность на управление в мое отсутствие делами агентства, так что у него будут кое-какие деньги, можно продать кое-что из обстановки, например из спальной Леграна. – Огастин едет с вами? – Да, и больше он сюда не вернется. * * * Договорившись с Батчелором, что прибудет прямо на Лаймхаузский причал, Фаберовский поехал на Харли-стрит. По пути он заехал на почту, где дал телеграмму о своем отъезде генералу Селиверстову. |