Онлайн книга «Страстотерпицы»
|
– У Гальки отец начальник, – словно себе сказала Александра. – Он до уборной пешком не ходит… Ну, снимай сапоги и собирайся в школу, – вскипела она неожиданно. Надя, понимая, что просить больше нельзя, пошла в комнаты. – Лучше бы брату помогла. Если Юрка двоек нахватает, я вам обеим с теткой задам. Тоня разделась, прошла в теплые, застланные половиками комнаты, за ней шагнула Александра, нервно одергивая фартук. – В школу! – цыкнула она дочери, увидев, что та поглаживает сапоги. Девчонка грустно посмотрела на мать, вздохнула, молча оделась и ушла. – Ты как неродная им, Шура. Орешь и орешь. – Молода еще учить, – отрезала Александра. – Вот заведешь своих и воспитывай их по системам. Она подняла клеенку на столе, взяла почтовый перевод. – Прислал. Вот, мол, дорогие детки, не помрите с голоду. Забочусь. – Она провела фартуком по глазам, с ненавистью бросила бумажку на стол. Тоня молчала, печально глядя на сестру. До замужества Александра была хохотушкой, с характером легким, отчаянным. Волосы у нее все еще хороши: черные, густые, сейчас редко встретишь такие косы. – Пойдем, умоешься. На кухне, раздевшись по пояс, Тоня долго плескалась над цинковой ванной, сестра, поливая ее сверху теплой водой, шлепнула легонько по спине: – Ишь гладкая какая. – Стараемся, – весело ответила Тоня, утираясь полотенцем. – Прокатаешь, Тонька, свою бабью жизнь. Помянешь тогда мое слово. – Александра накрыла на стол, села, сняв платок, аккуратно подобрала волосы. – Не надоело еще мотаться? – Нет, – ответила Тоня. – Что ты мотаешься, что я… Одинаково. – Ну мне положено, – зло хохотнула Александра. – Я теперь мать-одиночка. – Брось, – мрачно сказала Тоня. – Надоело. – Вот, поди, попробуй брось. У меня уж вся душа выболела. Пустота горит внутри. Ну куда я их нарожала? Сестры сели за стол. Тоня молча прихлебывала чай, слушая монотонный, страдающий голос Александры. – Видела я эту стерву. Руки белые. Чего ж? Это я износилась, а она за всю жизнь мужику рубаху не постирала. Умная. Она звякнула ложечкой, перевела дух. – Ты помнишь, как я пела в школе? Александр Иванович говорил: «Молодец, Сашка, артисткой будешь…» Тоня смотрела на сестру и думала, что Александра всего на пять лет старше ее. Она сдала в последние годы. Тоня теперь не помнит, чтобы сестра пошутила, просто так засмеялась. А когда-то она действительно хорошо пела. Протяжно, вольно, по-русски, сердцем понимала песню. – Я тяпну немного, – сказала Александра и достала из шкафчика графин. – Ты смотри, повадишься, – недовольно заметила Тоня. – Куда их потом девать? Убери лучше. – Ничего, – ответила Александра, но пить не стала. – Воспитаешь. Ты у нас добрая. Одна на всех такая… Рожай, Шура. Чем больше, тем лучше. И тот, кобель, – рожай. Все боялся – уйду от него. Ну вот, нарожала Шура. Господи, – перешла на шепот она. – Да где же это закон такой, чтобы с четырьмя бросать? Вишь, любовь встретил. А я? Я-то как? – Она в упор посмотрела на Тоню пылающими глазами. Заметалась, схватила платок, дрожа, стала складывать его. – Нету такого закона. При Советской власти живем. Я в обком пойду. Я писать буду. Я найду себе правду. – Что ты, – тихо сказала Тоня. – Какая власть заставит мужика спать с тобой? Остынь… Александра резко повернулась к ней, потемнела, опустилась вся. Заплакала Людочка, сидевшая на диване, Александра взглянула на ребенка. – К такой же, как ты, ушел, – мстительно сказала она. – Маетесь какого-то черта. Все любви ищете. Тебя Гусев сватает, чего не идешь? Тоже ведь разобьешь семью. Чужого мужика уведешь. – А то они меченые. – Меченые… Александра взяла Людочку и унесла в комнату спать. – Твой-то объявился, – выходя из комнаты, сообщила она Тоне. – Идет со своей кралей. За руки держатся. Ну куды там – любовь! Здравствуйте, говорит, Александра Семеновна. Думаю, заехать бы тебе по шарам твоим наглым. И все «здравствуйте». – Злая ты, Александра… – Ну, ты добрая, – ухмыльнулась сестра. – Я злая, а четверых принесла. А ты как кол торчишь, добрая-то. Со всех сторон одна. – Она смахнула крошки с края стола. – Что ты на нее смотришь? Выдери ей космы. Что она, жена ему? – Старая ты совсем стала, – печально ответила Тоня. – А я ему жена разве? – Ты с ним больше года жила. Он что думал, когда тебе жизнь корежил? – Вон она – какая птица. Мне до нее не достать. – У него этих птиц стая пролетела. Сбесились бабы. Ей-богу, сбесились. Я бы с ним в голодный год за хлеб не пошла. Одна важность в нем, что галстук каждый день носит. – Не знаешь ты этого, Шурка. Не понимаешь ты любви. Когда вот увидишь, посмотришь – и то сладко. Только бы знать, что жив. А больше ничего не надо. Александра обиженно поджала губы, помолчала, потом, отвернувшись, словно себе, сказала: – Вот сделал бы он тебе четверых. Тогда бы я посмотрела, как ты на него любоваться будешь. И знать, что он жив… В дверь заскребли. Александра вздрогнула, подошла и резко распахнула ее. У порога стоял Вася Шеметов, синий от страха, он держал в руках ушанку и бубнил: – Тетя Шура, тетя Шура, Сережа… – замолчал. – Что Се-ре-жа? – по слогам спросила Александра. – В прорубь провалился. Александра остолбенела. С минуту она стояла, как вкопанная, тихо бледнея. Потом вдруг взвыла сиреной и метнулась к двери. Она понеслась посреди улицы, ничего не видя. Из соседнего двора выскочила соседка Бельчиха. – Кто помер? – испуганно крикнула она. Тоня, успевшая прихватить полушубок, бежала за сестрой, не отвечая. – Мальчишка Шуркин, говорят, утонул, – ответили Бельчихе. Тетка охнула и заторопилась вслед, за ней тоже бежали люди, что-то крича на ходу. Александра пролетела через сугроб к реке; узел ее волос развязался, и они засыпали ей плечи. На льду у проруби стоял мокрый, ничего не понимающий, перепуганный насмерть Сережа и клацал зубами. Его только что вытащили. Увидев сына, Александра оборвала вой, остановилась на секунду, словно удостовериться, он ли, потом цепко схватила его и молча, задыхаясь, потащила домой. Люди повернули за ней. – Слышь! – кричала Бельчиха. – Водки, водки надо – растирать. А потом малиной поить. Аннушка, ради христа, забеги ко мне, – обратилась она к молодой бабе. – У меня в подвале банка малины припасена. Тащи все ей. |