Книга Дикие, страница 8 – Рори Пауэр

Мы приближаемся к забору, оставив школу за спиной; впереди начинается вечнозеленый хвойный лес. Лесной массив прорезает дорога, которая с каждым годом становится все у́же и незаметнее. В нескольких футах за забором — то, из-за чего, по всей видимости, стреляли ночью: туша оленя, умершего несколько часов назад; его мясо заражено и не годится в пищу. Во рту уже копошатся черви, на мехе иголками застыла кровь.

Изменились не только олени. Об этом все знают, но не говорят. Иногда, если выйти из школы в нужный момент, можно почувствовать, как подрагивает земля — совсем как мой дом на базе, когда над ним слишком низко пролетает реактивный самолет. Когда токс только начиналась, мы листали учебники по геологии, разглядывали списки флоры и фауны и гадали, что такое может быть в лесу. Потом ударили холода, и книги пришлось сжечь, а гадать стало уже не так весело.

— Пойдем, — говорит Байетт.

Не глядя на крышу, где две девочки целятся из ружей поверх наших голов, мы ведем пальцами по прутьям и доходим до того места, где забор заканчивается у самой воды, где скалы наслаиваются и собираются гребнями, а долетающая до нас соленая вода скапливается между ними и не замерзает до глубокой зимы. Нас окружают серые складки, изумрудно-зеленые водоросли и черный океан, тяжело вздымающийся вдали.

Я забираюсь на вытянутую скалу и, опираясь на нее ладонями, заглядываю в самую большую из луж. Рыбы в ней нет — из-за токс она практически перестала подплывать к острову, — но зато есть что-то другое. Что-то маленькое, не больше моего кулака, и яркое, тревожно-голубое. Краб.

— Байетт, — зову я, и она, подтянувшись, прижимается к скале рядом со мной. — Смотри.

Они появились на острове за несколько лет до меня. Примета времени, как выразилась учительница биологии, когда повела нас смотреть на них осенью, в мой второй год в Ракстере (мы тогда проходили глобальное потепление). Прежде их никогда не видели севернее Кейп-Кода, но мир меняется, а за ним меняется вода. Мы называем их ракстерскими голубыми, потому что они не похожи на своих собратьев.

С помощью мистера Харкера мы поймали несколько штук для урока и по очереди брались за скальпель. В воздухе стоял густой запах соли, и, когда мы вскрыли панцири, как створки раковины, две девочки чуть не упали в обморок. Смотрите, сказала учительница. У них есть и жабры, и легкие, поэтому они могут дышать и в воде, и на земле. Смотрите, как меняется тело, чтобы приспособиться к новым условиям.

Мы наблюдаем за крабом, пока он неторопливо топчется по дну приливного бассейна, а потом Байетт наклоняется вперед, чуть не сталкивая меня в воду.

— Осторожно, — говорю я, но она не слушает. Она вытягивает руку и касается пальцами поверхности воды. Что-то тонкое и длинное ныряет под выступ скалы.

— Я хочу посмотреть еще раз, — говорит она мне. Ее рука описывает круги, и завихрения воды подталкивают к ней краба.

— Не надо. Это ужасно. И вытащи руку, а не то обморозишь.

Но она меня не слушает. Быстро, как цапля, которые раньше жили на острове, она окунает руку до самого локтя и вытаскивает краба, двумя пальцами удерживая его за клешню. Краб пытается ее цапнуть, но она прижимает его к земле.

Удерживая краба, она нашаривает один из камней, рассыпанных вокруг бассейна. Перехватывает его поудобнее и опускает на краба. Тот корчится, судорожно дергая конечностями.

— Господи, Байетт!

Она изучает расколотый панцирь. У самых кончиков клешней голубой хитин на глазах начинает темнеть, словно кто-то окунул его в черные чернила. Именно это зрелище нагнало на многих ужас на уроке биологии, стало причиной тошноты и головокружения.

— Зачем ты так? — спрашиваю я, отводя взгляд от краба. Если бы мы успели позавтракать, меня бы, наверное, стошнило.

— Затем, — говорит она. Берет краба, который продолжает слабо подергиваться, и бросает его назад в воду. — Только так можно убедиться, что это ракстерский голубой.

— Ты не могла просто сорвать цветок?

Ирисы тоже чернеют, умирая. С ними это происходило еще до токс, а теперь происходит и с нами. Когда токс забирает нас, наши пальцы чернеют до самых костяшек.

— Это другое.

Она поднимается на ноги, оставив меня у бассейна, и уверенно идет к обрыву. Ее ботинки блестят от брызг воды. Когда-то она сказала мне, что это ее любимое место на острове, что ей нравится, как меняются его границы. Земля резко ныряет вниз, ускользает, а Байетт стоит на краю с закрытыми глазами, запрокинув голову.

— Помнишь, — спрашиваю я вдруг, и зимний ветер скрадывает слова, — помнишь, как было раньше?

Она оглядывается на меня. Интересно, вспоминает ли она то же, что и я. Как мы, стоя на крыльце, смотрели на старших, собравшихся на берегу в белых выпускных платьях; как сплетали пальцы во время торжественных собраний и сжимали их изо всех сил, с трудом подавляя смех. Как стояли в залитой закатным солнцем столовой с высокими деревянными окнами и нестройным хором выводили гимн, перед тем как сесть за стол.

— Да, — говорит Байетт. — Конечно.

— Ты скучаешь?

Секунду мне кажется, что она не ответит, но тут на ее губах появляется улыбка.

— А это имеет значение?

— Наверное, нет. — Облака над нами слегка расходятся, пропуская на землю немного тепла. — Пошли в дом.

Мы встречаем Риз на пороге кухни — она ждет, пока две девочки, притащившие ведро дождевой воды, закончат мыть волосы в раковине. Раз в несколько дней наступает наша с Байетт очередь; мои короткие волосы достаточно помассировать у корней, а вот Риз всегда занимает всю раковину и плещется так, что брызги воды разлетаются от ее копны во все стороны, как прекрасные звезды, на которые больно смотреть.

— Они когда-нибудь закончат? — рычит Риз, когда мы подходим. Она крепко сжимает косу в серебряной руке, и я вижу, как напряженно девочки поглядывают на дверь, словно подумывают сбежать.

— Прости, — говорит одна. — Мы почти закончили.

— А побыстрее никак?

Они переглядываются, выжимают волосы и поспешно ретируются. На висках у одной поблескивает не до конца смытый шампунь.

— Спасибо, — говорит Риз, словно у них был выбор.

Мы с Байетт стоим на пороге, пока Риз расплетает косу и окунает волосы в ведро с водой. Минуты тянутся одна за другой. Когда она заканчивает, рукава у нее мокрые насквозь; с волос продолжает капать, когда мы находим в вестибюле свободный диван и, устроившись, принимаемся ждать. Если состав лодочной группы сменился, Уэлч объявит об этом, как только младшие закончат завтракать.

Я упираюсь спиной в подлокотник и закидываю ноги на колени Байетт. По другую сторону от нее Риз, наклонившись вперед и низко опустив голову, заплетает влажные волосы в косу.

Она не нервничает, но что-то внутри у нее туго скручено в спираль. Эта спираль есть всегда, но порой она подступает ближе к поверхности, и сегодня — один из таких дней. Когда Риз начинает отдирать от дивана обивку, мы ничего ей не говорим.