Книга Эшенден. На китайской ширме (сборник), страница 37 – Уильям Сомерсет Моэм

«Как же, интересно знать, я могу уговорить его добровольно сунуть голову в петлю?» – полюбопытствовал Эшенден.

«В петлю? – усмехнулся Р. – Его ждет не петля, а пуля».

«Кейпор умен».

«Так будьте умнее, черт побери!»

После длительного размышления Эшенден решил, что не станет Кейпору навязываться, а подождет, пока тот захочет познакомиться с ним сам. Раз от Кейпора требуют результатов, знакомство с англичанином из Цензурного ведомства может его заинтересовать. На случай такого разговора у Эшендена была припасена информация, не имеющая для Германии и ее союзников абсолютно никакой ценности. С вымышленным именем и поддельным паспортом бояться, что Кейпор заподозрит в нем британского агента, не приходилось.

Ждать Эшендену долго не пришлось. На следующий день он сидел у входа в гостиницу с чашкой кофе и уже начинал дремать после плотного Mittagessen ^[38], когда из столовой вышел Кейпор с женой. Миссис Кейпор пошла наверх, а Кейпор спустил собаку с поводка, и бультерьер, радостно урча, бросился к Эшендену.

– Ко мне, Фриц! – крикнул Кейпор и, обращаясь Эшендену, сказал: – Простите, но он не укусит.

– Конечно. Хороший пес, сразу видно.

Кейпор остановился в дверях:

– Это бультерьер. На континенте их не часто встретишь. – Он окинул Эшендена оценивающим взглядом, затем подозвал служанку: – Один кофе, пожалуйста, фрейлейн. Вы только что приехали?

– Да, вчера.

– В самом деле? Почему ж я вчера вечером не видел вас в столовой? Надолго сюда?

– Пока не знаю. Я болел и приехал подлечиться.

Служанка принесла Кейпору кофе и, увидев, что тот разговаривает с Эшенденом, поставила чашку на его столик. Кейпор натянуто улыбнулся:

– Не хочу вам навязываться. Не знаю, с какой это стати она поставила кофе на ваш стол.

– Пустяки, присаживайтесь.

– Вы очень любезны. Я уже давно на континенте и вечно забываю, что мои соотечественники терпеть не могут, когда с ними заговаривают незнакомые люди. Кстати, вы англичанин или американец?

– Англичанин, – ответил Эшенден.

По природе он был человеком очень застенчивым и, не сумев справиться с этим неподобающим его возрасту недостатком, научился тем не менее использовать его в своих интересах. Вот и теперь запинающимся голосом, со стеснительной улыбкой он изложил Кейпору те факты своей биографии, которые накануне сообщил хозяйке гостиницы и которыми, он нисколько в этом не сомневался, она уже успела поделиться с Кейпором.

– В таком случае вы совершенно правильно сделали, что выбрали Люцерн. Лучшего места, чтобы восстановить здоровье, не придумаешь. Ведь это оазис мира в охваченной лихорадкой войны Европе. Когда живешь в Люцерне, то даже не верится, что где-то совсем рядом идет война. Поэтому я сюда и приехал. Я ведь по профессии журналист.

– Я сразу подумал, что вы, должно быть, пишете, – сказал Эшенден, не забыв изобразить на лице робкую улыбку.

Не в конторе же по перевозке грузов он научился выражениям типа «оазис мира в охваченной лихорадкой войны Европе»!

– Видите ли, у меня жена – немка, – с серьезным видом сказал Кейпор.

– В самом деле?

– Понимаете, я – истинный патриот, англичанин до мозга костей и убежден, глубоко убежден, что Британская империя играет первостепенную роль в прогрессе цивилизации, но, поскольку я женат на немке, не могу, естественно, не видеть и оборотную сторону медали. Мне не надо объяснять, что у немцев есть свои недостатки, но, откровенно говоря, я отказываюсь считать их дьяволами во плоти. В начале войны моей бедной жене пришлось в Англии очень несладко – и не по ее вине. Все вокруг считали ее шпионкой. Видели бы вы ее! Да она мухи не обидит, типичная Hausfrau ^[39], для которой не существует ничего, кроме дома, мужа и нашего малыша Фрица! – Кейпор погладил собаку и захихикал. – Скажи, Фриц, ведь ты наш любимый малыш, правда? В результате я оказался в весьма щекотливом положении. Ведь я сотрудничал с несколькими очень солидными газетами, и мои редакторы были от моих родственных связей не в восторге. Короче говоря, я счел, что самым разумным в создавшейся ситуации будет подать заявление об уходе и пересидеть эту бойню в нейтральной стране. Знаете, мы с женой никогда не говорим о войне, причем, должен вам признаться, в основном из-за меня, а не из-за нее – она ведь гораздо терпимее, чем я, и готова смотреть на весь этот ужас моими глазами.

– Странно, – сказал Эшенден. – Обычно ведь женщины более нетерпимы, чем мужчины.

– Моя жена – необыкновенная женщина. Буду рад вас с ней познакомить. Кстати, вы ведь не знаете моего имени. Грантли Кейпор.

– Сомервилл, – представился Эшенден.

Потом он рассказал Кейпору о своей работе в Цензурном ведомстве и обратил внимание, что в глазах Кейпора мелькнул живой интерес, после чего как бы между прочим обмолвился, что ищет человека, который бы преподавал ему разговорный немецкий язык, а то он из-за отсутствия практики двух слов связать не может… И тут у него в мозгу неожиданно родилась великолепная мысль; он встретился с Кейпором глазами и понял, что и тот подумал о том же. Им обоим одновременно пришло в голову, что давать Эшендену уроки немецкого могла бы миссис Кейпор.

– Я спросил нашу хозяйку, не может ли она подыскать кого-то, и она сказала, что попробует. Надо будет ей напомнить. Думаю, найти учителя, который бы час в день разговаривал со мной по-немецки, труда не составит.

– Я бы на вашем месте на ее рекомендацию не полагался, – сказал Кейпор. – Вам ведь нужен человек, который говорит на настоящем немецком языке, а не на швейцарском диалекте. Спрошу жену – может, она кого-то знает. Моя жена – женщина образованная, ее рекомендации можно доверять.

– Очень вам буду признателен.

Теперь Эшенден имел возможность рассмотреть Грантли Кейпора как следует, и он обратил внимание, насколько его маленькие серо-зеленые глазки, которые вчера вечером разглядеть было трудно, не вяжутся с красным добродушным, открытым лицом. Эти бегающие глазки, казалось, все время прячутся, но стоило Кейпору о чем-то задуматься, как взгляд его мгновенно застывал. Поэтому возникало странное ощущение, будто по его глазам можно было наблюдать за работой мозга. Такие глаза доверия никак не внушали; располагали к себе добродушная широкая улыбка, открытое обветренное лицо, какая-то уютная полнота, громкий, раскатистый голос – но только не глаза. Сейчас он использовал все свое обаяние. Беседуя с ним в свойственной ему стеснительной, хотя и непринужденной, обезоруживающей манере, Эшенден не мог отделаться от мысли, что его собеседник – самый настоящий предатель, что он изменил родине всего лишь за сорок фунтов в месяц. Эшенден знал Гомеса, юного испанца, которого предал Кейпор. Это был благородный, пылкий юноша, который выполнял свою чреватую опасностями миссию не ради денег, а из чисто романтических побуждений. Он приходил в восторг, когда ему удавалось перехитрить тупого немца, и, войдя в роль, самозабвенно изображал из себя героя неприхотливого приключенческого романа. Трудно было поверить, что сейчас этот горячий юноша лежит в земле, на глубине шести футов, закопанный на тюремном дворе. В этом совсем еще молодом человеке было что-то рыцарское. Интересно, испытывал ли Кейпор угрызения совести, когда обрекал его на верную смерть?