Книга Контур человека: мир под столом, страница 66 – Мария Аверина

– И что, что девять метров? – втолковывала кому-то Нина Ивановна. – Зато свое, не общага. Тебе одному сейчас немного надо. Подкопишь, купишь однушку. За эту цену? Забирай, не думай.

Нажав кнопку лифта, Бабушка обернулась: Нина Ивановна спускалась по лестнице в сопровождении не слишком приятного молодого человека – всего какого-то крученого, нервного, беспрестанно шарящего по своим карманам и угодливо сгибавшегося к невысокой своей спутнице.

– Здравствуйте! – неласково поздоровалась с нами Нина Ивановна.

– Здравствуйте! – так же недобро ответила ей Бабушка, и мы шагнули в лифт.

– Пропала наша Зинаида Степановна, сердцем чую, – прошептала Бабушка себе под нос, когда мы уже почти доехали до своего девятого этажа.

– Почему? – решилась всунуться я.

– Потому что, – загадочно ответила она и полезла в сумку искать ключи.

Зинаида Степановна теперь уже почти не приходила к нам – ей было некогда: в ее квартире силами дочери и внучки активно перебирали, собирали, паковали и выбрасывали за ненадобностью нехитрые ее пожитки. Бабушка, наблюдая из окна, как вечно жующая внучка, старательно повиливая широкими бедрами, таскала на мусорник какие-то баулы и котомки, только качала головой и поджимала губы.

И вот пришел тот день, а вернее, вечер, когда в двери́ снова тихонько заскребся ключ и, тяжело поднявшись из кресла, Бабушка пошла навстречу входящей Зинаиде Степановне.

– Добрый вечер, добрый вечер, – неловко улыбаясь, заквохтала Зинаида Степановна. – Я вот… ключик занести зашла… Попрощаться. Мы завтра уезжаем.

Возникла неловкая пауза. Было видно, что Бабушка совсем неохотно взяла протянутую ей металлически звякнувшую связку.

– Ну что, чайку-то попьете с нами… на дорожку, – как-то неловко пошутила она.

– Не знаю… не знаю… Нет, наверно, нет. – И Зинаида Степановна, и мы с Бабушкой как-то растерялись: что-то холодное и отчужденное появилось между нами, всегда так дружески, открыто и ласково общавшимися друг с другом.

– Ну, что… Давайте попрощаемся, что ли… – сказала Зинаида Степановна. – Иди сюда, моя Машунька.

Я опасливо приблизилась к ней и все же не выдержала – обняла ее коленки и крепко-крепко прижалась к ее теплому и знакомому телу.

– Ты тут бабушку слушайся. Ей теперь совсем тяжело будет без меня, не расстраивай ее. Присылай мне свои рисуночки… Бабушка вот будет мне писать, и ты туда свои каляки-маляки вкладывай, ладно?

У меня почему-то перехватило горло, и я смогла ей только кивнуть в ответ.

– Спасибо вам за все, Людмила Борисовна! – Зинаида Степановна с Бабушкой крепко обнялись. – Я, как доеду, обязательно напишу.

– Пишите, пишите! И как вы доберетесь. И вообще… как устроитесь. Держите меня в курсе обязательно.

Бабушка отвернулась, и мне показалось, что она тоже тайком смахнула слезу.

– Ну, дорогие мои… Пошла я… Тяжело мне вас покидать… Как родные вы мне стали…

– Ну и не покидали бы, – вырвалось у Бабушки.

– Да что уж теперь, – махнула рукой Зинаида Степановна, и ее розовые щечки предательски задрожали. – Решено уж все. Билеты куплены. Комната продана. Назад не отыграешь.

Снова повисла неловкая пауза.

– Ладно… Что сделано, то сделано, – выдохнула Зинаида Степановна. – Пошла я.

И широким движением она поклонилась нам старым русским поклоном в пояс.

Не знаю уж, сколько прошло времени, прежде чем получили мы от нашей Зинаиды Степановны вполне благополучное письмо. Она писала, что ей, конечно, было тяжело в дороге, но дочка с внучкой очень помогали. Теперь, слава богу, все утряслось, она жива-здорова, и все у нее просто отлично.

– Хочется верить! – скептически резюмировала Бабушка, прочтя все это Свете вслух за очередным вечерним чаем.

– Ну, может, и вправду она правильно сделала, мама. Мы же не знаем ничего. Раз пишет, что все хорошо, – значит, так оно и есть.

И жизнь пошла дальше. Заботы и тревоги каждого дня постепенно вытеснили из нашего сознания эту историю. И лишь когда Бабушка, что называется, «входила в клинч», то время от времени вздыхала о тех благословенных временах, когда меня не надо было на ночь оставлять в детском саду или нестись сломя голову «прочесывать» магазины в поисках тех продуктов, которые срочно надо было отоварить, поскольку либо они заканчивались дома, либо подходил к концу срок использования продуктового талона. Как-то само собой не заметилось, что больше писем от Зинаиды Степановны мы не получали, видимо, их отсутствие автоматически означало, что раз она не пишет, значит, действительно все у нее хорошо.

И вот теперь раскрасневшаяся, с гневно сверкающими глазами Бабушка рассказывала Свете, как утром нам позвонили чужие люди – соседи дочки Зинаиды Степановны – и сообщили, что наша милая маленькая «матрешка» уже вторые сутки сидит на стульчике в подъезде под лестницей на первом этаже. Эти сердобольные люди рассказали так же, что с трудом уговорили ее зайти к ним домой и поесть, а также то, что дочка и внучки, отобрав у Зинаиды Степановны все ценные вещи и деньги от продажи комнаты, просто выставили ее из дому, засунув ей в карман кофты только ее паспорт. Все попытки воззвать к их совести и угрозы о заявлении в милицию разбиваются о глухо закрытую входную дверь. А сама Зинаида Степановна только плачет, просит не хлопотать о ее пропащей судьбе, твердит, что она сама во всем виновата, все порывается куда-нибудь уйти, чтобы «не обременять собой добрых людей». О существовании Бабушки она проговорилась случайно, и соседям стоило больших трудов выудить из Зинаиды Степановны номер нашего телефона.

– Ты понимаешь, соседка говорит, что эти самые, с позволения сказать, родственнички обращались с Зинаидой Степановной безобразно! Соседи слышали крики, плач… даже то, что внучки несколько раз ее били! Нет, ну ты понимаешь??? Они ее даже били!!! – захлебывалась от возмущения Бабушка.

Я оглянулась, и… в этот момент кукла с грохотом полетела на пол.

– Маша! – раздраженно сказала Света. – Ну я же тебя просила!

– Я не нарочно! – Мне почему-то захотелось плакать. – Я больше не буду!

Я бережно подхватила куклу и снова поставила ее на подоконник. Мне казалось, что нарядная девочка нахмурилась от такого моего непочтительного отношения к ней. Теперь уже боясь ее уронить, аккуратно придерживая одной рукой, я расправила нарядное платьице, покосившуюся шляпку и подняла с полу корзиночку.

Тем временем Бабушка, подскочив с дивана, стала нервно мотаться из угла в угол по комнате.

– Так, мама, сядь! – Света вернулась на диван. – И давай все обсудим спокойно.

– Как спокойно? Как спокойно? Ты понимаешь, сколько ей лет? Ты понимаешь, что она сидит под лестницей?

– Я все понимаю, но если ты сейчас не успокоишься, то она будет сидеть там до самой своей смерти, потому что ты сляжешь.