Книга Цепи его души, страница 74 – Марина Эльденберт

Глаза, которые сейчас неестественно-светлые, вспышки золота в них и впрямь напоминают грозу. Не знаю, откуда взялись эти искры, но обязательно спрошу у него.

Потом.

А сейчас…

— Ты удивительный, — говорю я, закусывая пылающую губу. Пораженная тем, каким глубоким и низким становится мой голос, на мгновение замираю, потому что его зрачок раскрывается чуть ли не во всю радужку. Особенно когда я кончиками пальцев повторяю контур его губ, которые сейчас горят ничуть не меньше моих.

Эрик перехватывает мою руку, целует ладонь.

Самый ее центр, заставляя меня вздрогнуть и выгнуться от неожиданной остроты совершенно невинной ласки. Я тянусь за ее продолжением, бесстыдно вжимаясь в его бедра, чувствуя сквозь ткань брюк и собственное платье его напряженное желание. Мое отзывается пульсацией внутри.

— Поднимемся в спальню, — хрипло говорит он.

— Завяжи мне глаза, — говорю я.

Это вырывается раньше, чем я успеваю это осознать. Осознать настолько, что краска отмечается на щеках вспышкой, как искры в его глазах. Мгновение — и они тают, возвращая им грозовую тьму, а я уже тянусь к шейному платку. У него он темно-синий, настолько темный, что почти сливается по цвету с рубашкой. Если бы не стальная нить булавки, можно было бы принять за воротник.

Я вытаскиваю булавку, кладу ее на стол, но она скатывается вниз и с легким звоном ударяется об пол. Несоизмеримо тихий звук сейчас для меня громче выстрела, и еще громче хриплый выдох Эрика, когда пальцы случайно касаются его шеи. А может быть, не случайно: наверное, я сама уже не ведаю, что творю, но мне это нравится.

Нравится, как он на меня смотрит: глубоким, темным, как этот кабинет, взглядом.

Странно, что платье под ним не рассыпается, как под его магией, но так гораздо острее. Лицо Эрика — удивительно живое, на нем отражается столько чувств: от изумления до безумного, сумасшедшего желания, сравнимого с голодом (невыносимо представить, что все это долгие годы скрывалось под маской). Видно, что он сдерживается из последних сил, и это сводит меня с ума.

Меня.

Он хочет только меня.

Медленно стягиваю с него платок и вкладываю в его ладонь, не опуская глаз. Искры вспыхивают между нашими пальцами, или мне так кажется, потому что в подушечки ударяет разряд. Мгновение — невыносимо долгое — я смотрю на Эрика.

А потом поворачиваюсь к нему спиной.

Я действительно чувствую себя немножечко сумасшедшей, особенно когда на глаза ложится плотный темный шелк. Рядом с ним мне не привыкать оказываться в темноте, но этот платок хранит его запах: сандала и трав, с которых началось наше знакомство. Этот запах отбрасывает меня сначала в холл служебного входа музея искусств, где пахнет деревом и лаком, и за моей спиной стоит незнакомец в маске, а после — в жаркую ночь. Туда, где шумят травы, а не колеса экипажей, дробящие мостовую, где над головой бескрайнее звездное небо, а не свет фонарей.

Эрик касается моих щек, и кажется, что на них вспыхивают золотые искры, как минутами ранее в его глазах. Кажется, я понимаю, что чувствовал он, когда мои пальцы скользили по его шее, потому что сейчас во мне не остается ни единой связной мысли, только эти прикосновения. Ласка, текущая от него ко мне, и я невольно приоткрываю губы, чтобы глотнуть воздуха (он неожиданно становится очень горячим).

Легкий шорох за спиной, а потом Эрик мягко сжимает мою ладонь:

— Пойдем.

Первые несколько шагов кажутся странными, в полной темноте, когда все чувства обострились до предела, из опоры — только его рука.

Только?

Сейчас этого более чем достаточно, я бы даже сказала, чересчур: там, где он меня касается, кожа горит огнем.

Негромкий шорох открывшейся двери, Эрик подхватывает меня за талию, помогая перешагнуть порожек, а потом снова отпускает. Эта свобода от его объятий сейчас кажется неправильной, но я молчу.

Просто иду за ним, чувствуя, как бешено колотится сердце.

Наши шаги эхом разносятся по коридору, у лестницы он снова подхватывает меня за талию, и мы начинаем подниматься. В ту минуту, когда поворот на второй этаж остается позади, а подъем продолжается, я понимаю, что идем мы вовсе не в спальню. Вопрос о том, что происходит, застывает на губах: во-первых, потому что я ему доверяю. А во-вторых…

Кажется, я знаю, куда.

И кажется, представляю, что там произойдет.

Мысль об этом отзывается внутри диковатым, странным возбуждением. Настолько несвойственным мне и порочным, что пальцы начинают дрожать.

— Что-то не так, Шарлотта? — спрашивает Эрик.

— Все так, — мой голос хриплый и незнакомый.

— Ты уверена?

— Да.

Не могу же я признаться в том, что меня возбуждает предстоящее и мысли о веревках. Точнее, могу, именно об этом он меня и просил, но не сейчас. На сегодня я уже и без того исчерпала предел безумств.

В распахнутые двери мы шагаем вместе, и запах краски сейчас бьет сильнее, чем возбуждающее средство с аламьеной, в которое я по глупости окунулась. Эрик ненадолго отпускает мою руку (чтобы помочь мне разуться), и дальше по дощатому полу я ступаю уже босиком. Лак и дерево настолько теплые, словно на них лежит полоска солнечного света в жаркий летний день.

Эрик отпускает мою руку, а потом начинает расстегивать платье. Я не обращаю внимание на щелкающие крючки, все мысли сейчас сосредоточены на том, что меня ждет дальше. Сердце бьется так, что удары отдаются в ладони, а сами ладони становятся влажными. Платье с шорохом оседает на пол, за ним следует корсет и белье.

Он подхватывает меня на руки и опускает на кровать, в прохладу атласных волн.

Все в точности так же, как в тот день, когда я впервые оказалась здесь, с той лишь разницей, что сейчас я этого хочу. Струящаяся ткань ласкает кожу, и я жду, пока меня коснутся веревки. В противовес нежности ткани грубость шершавых волокон, врезающихся в кожу и обжигающих ее.

За окном морозный вечер, но я вся горю. Слушая шаги Эрика, шорохи, негромкий стук, судорожно выдыхаю, когда он заводит мои руки над головой, легко поглаживая запястья. Грудь тяжелеет, одна лишь мысль о прикосновении к ней плотно стягивает соски, а он наклоняется ниже и легко касается губами чувствительной вершинки. Достаточно для того, чтобы я содрогнулась всем телом.

— Сегодня я не стану связывать тебя, Шарлотта.

Его голос тоже хриплый. Настолько хриплый, что до меня не сразу доходит смысл его слов. Он продолжает поглаживать мои запястья, заставляя сердце все больше сбиваться с ритма.

— Нет?

— Нет.

Тогда что…

— Ты не сможешь опустить руки, пока я не позволю. Не сможешь говорить, пока я тебе не разрешу.

Говорить? Да я уже лишилась дара речи, от такого-то заявления.