Онлайн книга «Собиратель реликвий»
|
– Ну, раз мы красотки, пусть вдует нам как следует! – Эй, маляр! – заорал Ункс. – Иди к нам. Поцелуй красотку! – Друг другу вдувайте, – ответил Дюрер. Дисмас подавил стон. И вот так будет все шестьсот миль? «Святой Франциск, наикротчайший из святых, ниспошли во благости своей – один-единственный раз! – чтобы спутников моих, всех до единого, поразила чума, или оспа, или, если тебе угодно, молния…» – Гм, чудесная поездочка, – доверительным тоном пробормотал Дюрер. – Не разговаривай со мной. – Да ладно тебе, Дис… Слушай, прости, что так вышло. – Молчи, кому говорят! Ни слова больше. – Но я же не виноват! – Не виноват? Ах вот как?! А кто пририсовал подпись Кранаха? Да еще и своим же семенем! – Откуда мне было знать, что они засунут плащаницу в очаг? – При чем тут очаг? Ризница сгорела! Так что помалкивай, а то пририсую тебе подпись Кранаха вот этой кисточкой, – пригрозил Дисмас, поигрывая кинжалом. Немного погодя Дюрер сказал: – Между прочим, не ты один настрадался… Тут уж не выдержал Дисмас. Он резко остановил повозку и спросил: – Мне послышалось или ты сейчас сказал, что не я один настрадался? У тебя совесть есть? – А что такого? Я тоже настрадался. Сидел себе спокойно в мастерской, а меня похитили какие-то отморозки. Это не страдания, что ли? – То есть страдания – это когда тебе мешают заниматься живописью в мастерской, так? А хочешь узнать мое определение? – Я же не говорю, что ты тоже не настрадался. – Вон отсюда. – Что? – Пошел вон. Сойди с повозки. – С удовольствием. Дюрер сошел на дорогу. – Что ж, до свидания. Удачи тебе. – Он двинулся прочь. – Э, нет. Никаких «до свидания». Остаешься с нами до самого Шамбери. Дойдешь туда пешочком. Шестьсот миль. Прогулка тебе не помешает. Заодно и настрадаешься, будет о чем ныть. Дисмас обернулся к ландскнехтам: – Художник идет до Шамбери пешком. Если вздумает сбежать – пристрелите. Цельтесь в голову, не промахнетесь – из нее самомнение так и прет. Отличное начало путешествия. Следующие несколько миль Дисмас рассеянно размышлял об иронии судьбы. По его приказу ландскнехты грозили Дюреру тем самым оружием, которое под Чериньолой было обращено против Дисмаса и Маркуса. В повозке имелся потайной отсек, куда ландскнехты загрузили внушительный арсенал: аркебузы, пики, алебарды, топоры, мечи и пару огнестрельных ручных штук, называемых пистолями, а также несколько бочонков проклятого пороха. Нищенствующие бродячие монахи с такой поклажей вызвали бы подозрение, поэтому, чтобы лишний раз не рисковать, Дисмас решил обходить крупные поселения, а на ночлег останавливаться в лесу, подальше от дороги. Однажды вечером, у костра под звездным небом, Дюрер раскрыл альбом для эскизов. Дисмас и Дюрер вот уже неделю не обменялись ни словом. Дюрер подставил босые ступни поближе к огню. – Ну и что ты там калякаешь? – спросил Дисмас. – Не твое собачье дело. Дисмас взглянул на рисунок: – Это твои ноги? Еще один автопортрет. Пойдет нарасхват. – Да что ты вообще понимаешь в искусстве?! – не поднимая головы, буркнул Дюрер. – Ты – зачуханный швейцарский филистер… Ха! Зачуханный швейцарский филистер… Целых три синонима. – Эй, маляр! – завопил Ункс. – А мой елдак слабо́ намалевать? За неделю наслушавшись идиотского трепа ландскнехтов, Дисмас пришел к выводу, что из троицы придурков Ункс был самым тупым, зато самым сильным и статным. – Я не пишу миниатюр, – ответил Дюрер. Ункс поднялся над Дюрером, обнажил меч и упер острие Дюреру в грудь: – Такой размер тебя устроит? Дюрер щелкнул по клинку. Сталь зазвенела. – Стоит крепко. Что есть, то есть. Решив, что честь его восстановлена, Ункс снова уселся. В мерцающем свете костра Дюрер продолжил рисовать свои ступни в кровавых мозолях. Изображение постепенно приобретало четкие очертания. Работа ма́стерская, спору нет, хотя такую картинку вряд ли кто-то купит. Однажды Дюрер нарисовал сложенные в молитве руки, а потом сделал с рисунка гравюру, которая отлично продавалась. Но сложенные в молитве руки – это одно, а вот покрытые мозолями ступни – совсем другое. – Назови это «Ноги паломника», – предложил Дисмас. – Глядишь, и спрос появится. – Он скрутил рогожу валиком и сунул под голову. – Только не забудь поставить подпись Кранаха, – сонно пробормотал он, – своим же свежевыжатым семенем. – Я посчитал это самым достойным медиумом для подписи Кранаха. Лучше, чем мед, или карамель, или луковый сок, или уксус… – Какой же ты все-таки… Нарцисс. Поэтому мы с тобой и сдохнем. Дюрер отложил рисование: – Думаешь, сдохнем? – Да. Дюрер долго смотрел в костер, а потом вытащил из альбома чистый лист: – Я нарисую твой портрет. Останется на память. – Я не хочу, чтобы обо мне помнили. – Глупости. Я предлагаю тебе бессмертие. – Ты меня соблазняешь прямо как Сатана… О господи, с кем я связался?! – Знаешь, почему мне заказывают портреты? По стенам развешивать? Нет, все боятся забвения. Всем хочется бессмертия. – Суета сует, сказал Екклесиаст, суета сует – все суета! Видит Бог, тебе это лучше всех известно. – Да уж… внемлите богослову Дисмасу… – Я не богослов. Меня убьют из-за твоего тщеславия. Хорошо хоть, что умру, исполняя епитимью. Какой-то богослов объяснил Спалатину, что в чистилище я попаду всего на семьсот лет. Интересно, сколько времени отпущено тебе, коль скоро ты один повинен в наших злоключениях? Может, тебя отправят не в чистилище, а куда-нибудь потеплее. Дюрер снова отложил альбом: – Дис, не злобствуй. – Я тебя обидел? Ай-ай-ай, стыд и позор! – Между прочим, у меня случаются приступы меланхолии. Зачем было говорить, что мне прямая дорога в ад? – Я же не желаю тебе вечно гореть в аду… Хотя если честно, то последние пару месяцев я сулил тебе именно это. – Лютер утверждает, что наказания, налагаемые священнослужителями, – чушь собачья, – сказал Дюрер. – Священники нам совершенно не нужны. С Господом можно говорить напрямую. – Знаешь, на твоем месте я бы уже давно завел разговор с Господом. |