Книга Жила Лиса в избушке, страница 37 – Елена Посвятовская

— А кто она?

— Я знаю? — Федорова возмущенно таращила глаза. — Даже не знаю, из какой оперы. Может, экономистка новенькая у них в конторе. Чё-то с языка не сходила у него. Сюда еще зеленушки кинь.

Федорова вдруг замерла посреди кухни с горкой тарелок к груди:

— У меня такое чувство, что меня убили, — подняла глаза на Женю. — Пырнули ножом, а я все еще ползу по снегу, и вся моя требуха тянется за мной, кислород через раз, но ползу, а она тянется... и кровь вся кончилась.

Женя молча забрала у подруги тарелки и пошла в гостиную.

* * *

Федорова держалась, молодец. Держалась, когда Макс вдруг отодвинул тарелку с языком:

— Слушай, а ты не можешь его подогреть? Я просто не ем холодный, — он был доброжелателен и бледен.

Его депрессивная мать, наворачивая голубцы, с удовольствием пояснила Федоровой, что она часто покупает язык в кулинарии на углу, и в микроволновочку минуты на три — как без горячего-то? — привык мальчишка.

Федорова недолго разглядывала племянника, потом сказала спокойно:

— Значит, оторвет свой тощий зад и минуты три у микроволновки подежурит.

У Адика от радости затряслись щеки:

— Я же говорил, что брючки у тебя гомосячьи.

— При чем здесь? — взвился Макс.

Лёля отодвинула голубцы:

— Слушай ты, свинина толстозадая, он хипстер, а не гей! Понимаю, что тебе это одно и то же, но, может, все-таки поищешь у себя мозг по сусекам, постараешься запомнить?

— По су-се-кам, — теперь Вероничка зашлась в кашляющем смехе.

— Ка-а-аво? — Адик добывал горчицу для холодца из фарфоровой баночки. — Хипстер?

— Первый раз в жизни вижу девочку, которая любит селедку под шубой, — тихо сказала Тоня, ласково глядя, как Мара поглощает салат.

Та подняла к ней лицо и дурашливо закатила глаза — одни белки только. Тоня покачала головой.

— Хипстерами себя называют интеллигентные люмпены, чтобы как-то отличаться от неинтеллигентных, — Вероничка была в ударе.

— Бабушка, — Макс взвизгнул. — Как ты позволяешь чужому так унижать меня? И сама туда же. Тому, кто с тобой только ради жилплощади... все это прекрасно понимают. Ты думала о том, что должно было случиться с человеком, которому в сорок лет некуда идти? Ну то есть вообще некуда...

Взволнованная Лёля мелко дрожала подбородком, гладила сына по рукаву кофты.

— Что не так, детка? — взгляд Веронички вдруг очеловечился. — У него эрекция — у меня квартира, баш на баш. Все честно! Или нечестность в том, что тебе с матерью моя хата не достанется?

— Иди, моя радость, поцелюлю, — растроганный Адик потянулся жирными губами к виску Веронички. — Ну какая еще квартира! Я тебя хоть раз просил, нет, ты скажи, хоть раз...

Федорова выглядела даже довольной: гостей не надо было развлекать, они развлекали себя сами, а еда... что еда — всё уже на столе. Потрескивала круглая печь, бряцали вилки, черно-белая Пьеха пела про замечательного соседа:

— Пап-пап, па-па-рапа пап пап...

“Прямо с утра завтра, как проснусь...” — мечтала Женя.

Сломалась Федорова на бане: нужно было наносить туда дров, воды, растопить ее, присматривать. В баню хотели все, но топить ее было некому. Федорова кричала, что им с Женей еще посуду мыть, пирог с зубаткой лепить, но без толку: разомлевшие, дремотные развалились по комнатам, не собрать, Адик похрапывал на диване в гостиной. Вот и упало все на их плечи, на Федорову в основном.

Женя пошла подбросить. Справившись, старалась поплотнее закрыть дверь в предбанник, чтобы не выстудило, когда увидела, что кто-то бежит к ней по снежной тропке. Мара, вытаращив глаза, запыхавшись, выкрикивала, что маме плохо с сердцем, по стеночке сползла, бежим скорее, губы у нее синие-синие.

От скорой Федорова отказалась наотрез. Говорила, что ей полегче от нитроглицерина, который выдала бабка. Корвалол еще выпила, даже задремала, несмотря на ржание Адика за стенкой. Женя поправила ей плед — не потому что он спадал, а так, от нежности, чтобы еще что-то сделать для бедной Федоровой. На цыпочках вышла.

В гостиной никто даже не обернулся на ее появление, не спросил глазами: как там бедняга? не получше ей? Взрослые резались в лото; пиво на столе, семечки; девочки висели на Максе с двух сторон — что-то там в его планшете. Адик рыгнул. И только бабка из кухни спросила:

— Уснула Галя?

Женя прошла на середину гостиной и медленно произнесла:

— Нет, она умерла.

Что-то упало на кухне. Тяжелое грохнулось. Завыла бабка. Вероничка и Лёля, натыкаясь друг на друга, молча рванули в комнату, где была Федорова. Лёля упала, споткнувшись о задравшийся половик. Не переставая визжала Мара. Тоня с силой прижимала ее к себе, распахнув глаза от ужаса. Адик мелко крестился, что-то шептал под нос.

— Ну ты и дура, — брезгливо произнесла Вероничка, выйдя из комнаты.

Матерясь, пошла к своему шкафчику. Лёля на коленях перед Марой трясла ее за плечи, целовала: да жива мама, живехонька, не веришь, пойдем посмотрим.

* * *

Баню доделывал Адик, Макс на подхвате. Лёля вымыла в кухне пол, пока бабка возилась с пирогом. Вероничка, поджав ноги на перекладину табуретки, рассказывала:

— У Цоя прыщи были всегда. Мы ржали, чё ему Стингрей не может из Америки крем какой-нибудь привезти.

В спальне Женя слушала в который раз о первой встрече Федоровой с Петром. Тикали ходики, детский желтый ночник в виде полумесяца.

— Я в тот день точно знала, что-то случится. Стою в душе общежитском, вода лупит по спине, солнце бьет сверху в окошко подвальное. Брызги, лучи во все стороны. Я жмурюсь и счастлива. Люблю, люблю, думаю, а кого люблю — еще не знаю.

После бани пили чай с пирогом. Не дождались, пока остынет — горячий резали. “Черт, черт”, — бормотала Лёля с ножом, обжигаясь, цедила воздух ртом. Мара, отодвинув тарелку — горячо пока, — восхищенно рассматривала собачку, сделанную ею из разноцветных блоков лего. Пыталась поменять ей хвост, навешивая какие-то детальки.

— Тонечка, если я умру, ты будешь плакать, разглядывая эту собачку? Она будет тебе напоминать обо мне? — с грустью спросила у сестры.

— Не буду, — хладнокровно ответила Тоня, носом в планшете. — Ты ее сегодня уже в овцу переделаешь.

В телике летел серпантин, в бокалах звезд липовое шампанское.

— Когда успевают перескакивать? — ворчит Адик. — Мишурой обмотались. Одни и те же рожи по всем каналам, аж лучатся...

— ...говносердечностью, — хрипит Вероничка.

Бабка крестится, плюется, Жене смешно.

— Быдыщ, — Адик направляет пульт в экран телевизора. — Расстрелять. Всех до одного.