Книга Семь преступлений в Риме, страница 47 – Гийом Прево

И наконец, наряду с теми, кого я встречал в Ватикане, я никак не мог пренебречь главным смотрителем улиц. Последить за ним следовало. Не он ли неоднократно демонстрировал свою враждебность к да Винчи? Не он ли интриговал, чтобы добиться его высылки? К чему бы это, если только не из страха, что откроется истина? После моего ухода Лев X мог передать ему мои обвинительные слова. Капедиферро был импульсивен. Он знал, где я живу, знал и дорогу, по которой я пойду. Ничто не мешало ему последовать за мной до моста… Нет, этого человека исключать из числа подозреваемых было нельзя.

Жар изматывал. Открыв глаза, я увидел, что наступил вечер. До меня доносились крики, радостные восклицания, смех… С площади Навона, наверное.

В глубине комнаты матушка тихо беседовала с доктором Сарфади.

— Горячка… Сильная, но доброкачественная. Организм реагирует на переохлаждение, пропорционально нагреваясь до тех пор, пока содержание влаги в нем не уравновесится. Члены перебороли холод, все раны чистые… Это — главное. Завтра он пойдет на поправку.

— А чем кормить?

— Жидкость, побольше жидкости. Хлеб, размоченный в воде, в крайнем случае. А сейчас, синьора Синибальди, мне пора. Собираются толпы, а я ненавижу толпы.

Матушка вручила ему гонорар, и он поспешно вышел.

— Это был Сарфади? — спросил я более отчетливо, чем утром.

— А, ты просыпаешься, мой Гвидо. Да, это был Сарфади.

— Что он сказал?

— Что ты нас здорово напугал. Но выпутаешься без осложнений.

— А при чем здесь толпа?

— Папа решил открыть карнавал. Люди веселятся…

— Кроме Сарфади…

— Самуил — иудей. Я понял не сразу.

— Ему не нравится, как обращаются с его соплеменниками во время таких праздников.

Ах да, иудейские гонки…

Среди всех карнавальных развлечений это было одним из самых древних: двенадцать еврейских юношей боролись за обладание алым плащом на дистанции между Цветочным полем и Соборной площадью. Я никогда особенно не задумывался над этими соревнованиями, воспринимая их как естественное расположение еврейского народа к понтификальному городу. И с этой точки зрения Рим представлялся мне скорее доброжелательным, терпимым к представителям любых вероисповеданий. Были, правда, некоторые нерушимые правила вроде запрещения иудеям сидеть за одним столом с христианами или обязательного ношения ими одежды из желтой ткани. Однако штрафы за нарушение были незначительными, да и налагали их редко. К тому же иудеи защищались законом. Они имели своих представителей в магистрате, свой квартал, свое кладбище.

Однако, если вдуматься, можно было отметить особую атмосферу вокруг таких гонок: оскорбительных выкриков больше, чем подбадривающих, больше насмешек, чем одобрений, а победитель покидал поле боя больше с чувством облегчения, нежели ощущая триумф…

Неужели Сарфади так остро воспринимал эти проявления неприязни?

— Когда начнутся соревнования?

— Еще неизвестно. Уж не думаешь ли ты пойти туда в таком-то состоянии?

Я не ответил.

Было время, когда мы всей семьей вливались в эти развлечения. Забеги юношей, стариков, скачки на ослах, старых клячах, дряхлых одрах на Корсо; маскарадные костюмы, маски на улицах, мясо, которое жарили прямо на площадях, сласти в бумажных кульках… Но, овдовев, матушка все чаще отказывалась выходить на улицу.

— А помнишь быков перед Капитолием? — спросила она, запуская пальцы в мои волосы.

Я бы расхохотался, но у меня получилась лишь вымученная улыбка:

— Еще бы! Они тогда разнесли трибуну! Все члены магистрата оказались на земле и расползались, как тараканы, спасаясь от рогов!

— Твой отец так смеялся, так смеялся! Редко я видела его таким веселым.

Она погладила меня по щеке. А по ее щеке скатилась слезинка.

— Этой ночью я слышала тебя, Гвидо. Ты бредил. Ты говорил о нем, о Винченцо… И о какой-то старушке, Мартине, что ли…

— Наверное, о жене Мартина. Мартина д'Алеманио, гравера… которого убили. Ты знала, что она была знакома с отцом?

— Нет.

— Он избавил от тюрьмы сына Розины, одной из ее служанок. Она ему до сих пор признательна.

— Твой отец был добрым человеком.

Матушка подавила рыдание, и я почувствовал, что пора сменить тему.

— А что говорят на улицах о преступлениях и остальном?

— Ничего хорошего… Была драка на Соборной площади, пришлось вмешаться солдатам. Ночные дружины усилены, повсюду можно встретить людей с оружием. Все раздражены, мечутся туда-сюда… А некоторые так на тебя посмотрят… Все друг друга подозревают! Впрочем…

Она колебалась.

— Впрочем?

— Может, я и ошибаюсь, но… у меня такое впечатление, что за нами следят… Какой-то мужчина, всегда один и тот же. Я несколько раз замечала его в окно.

— Мужчина? Как он выглядит?

— На нем серый плащ с капюшоном. Лица я не видела: он отворачивается, как только я подхожу к окну.

Мужчина следил за домом! Убийца? Я попытался встать, чтобы самому убедиться, но был слишком слаб. В этот момент вошел капитан Барбери.

— О! Гвидо! С удовольствием вижу, что ты выздоравливаешь!

— Кажется, за нами кто-то шпионит, там, на улице, — ответил я. — Мужчина в сером плаще.

Поздоровавшись с моей матушкой, он шагнул к окну:

— Никого не вижу. Никого не заметил, и когда подходил к дому. Но на всякий случай завтра же пришлю вам Балтазара. Ненадежные нынче времена…

— Вас пугает карнавал?

— Лучше бы его не было… С другой стороны, я понимаю папу. Если он будет бездействовать, ситуация станет неуправляемой… Люди вооружаются, в каждом подозревают преступника… Открыв карнавал раньше срока, он может на какое-то время успокоить римлян.

— Или наоборот…

— Увидим. Но раз уж ты немного очухался, выложу тебе кое-какие новости. Неутешительные, к сожалению.

— А это не может подождать? — вмешалась матушка.

— Да все в порядке, мама.

— Ну, тогда слушай… — Капитан озабоченно наморщил лоб. — Начнем с того, что вдова д'Алеманио скончалась.

— Вдова д'Алеманио?.. Боже! Когда же это случилось?

— Ночью.

Мы с матушкой переглянулись.

— Кузины сообщили вчера, что ей стало плохо. Я хотел навестить ее сегодня, но она уже ушла вместе со своей тайной.

— Она бы вам ничего не сказала, капитан. На это у нее были свои причины.

— Как бы то ни было, нам от этого не легче. Расследование опять затопталось на месте: так и не нашли таверну, где ее муж обедал в день смерти. Да и был ли этот обед?