Книга Дочери Темперанс Хоббс, страница 81 – Кэтрин Хоу

Но звон оборвался также внезапно, как и возник. Словно его и не было вовсе.

Зази и Сэм тоже сгибались, прикрывая уши, а Грейс стояла перед ними, безмятежная и улыбающаяся, держа в облаченной в перчатку руке маленький грязный человекоподобный корешок.

Образ Томаса исчез, словно выключили телевизор.

– Мама, что здесь… – начала Конни.

Сэм и Зази отняли ладони от ушей и принялись раскрывать рты, как пассажиры самолета, старающиеся избавиться от заложенности.

– Черт, – выругалась Зази, активно шуруя пальцем внутри уха, – это было невероятно.

– Куда он исчез? – потребовала объяснений Конни.

– Кто? – мягко спросила Грейс, беря мандрагору за листву.

Разветвления корня торчали, словно коротенькие пальцы. Это выглядело довольно мерзко.

– Томас! – пронзительно воскликнула Конни.

Грейс поплелась к дому вдоль тропы из плитняка, и жабы умолкли.

– Ты в порядке, Корнелл? – спросил Сэм. Он понюхал лапчатку и фыркнул.

Конни с трудом сдерживалась, чтобы не кричать.

– Он только что был здесь! Томас!

Но на месте, где Томас мгновение назад на коленях рыл землю, зияла яма. Где-то в ее глубине сверкали жабьи глаза.

– Томас? – удивилась Зази, следуя за Грейс со списком ингредиентов.

– Что за чертовщина, мама? – возмутилась Конни.

Хозяйка дома остановилась перед входной дверью и взялась за ручку.

– Диавол ходит, как рыкающий лев, ища, кого поглотить, – сказала она. – И он способен принимать любое обличье, когда мы его призываем.

Цветок белены в руке Конни постепенно увядал. Она медленно двинулась вдоль каменной тропки к двери, которую придерживала Грейс. Первыми в дом вошли Сэм и Зази. Когда к порогу подошла Конни, Грейс шепнула ей на ушко:

– Но не обличье невинного, конечно же.

* * *

Зелье в кастрюле кипело вовсю, а большая часть дневного тепла покинула дом через окна, рассеявшись в холоде ночи. Грейс подкинула в маслянистое варево корень мандрагоры, и оно выплюнуло в воздух пурпурное облачко. Затем добавила ветки тсуги, медленно проталкивая их в кастрюлю по мере того, как они размокали – прямо как спагетти. Конни ощутила хвойный запах и еще какие-то пронзительные и опьяняющие нотки.

– Давай, Сэм, теперь ты, – велела Грейс.

Тот подошел и подбросил в кастрюлю маленькие желтые цветки лапчатки. Мгновение они кружили на поверхности, сбившись вместе, а затем утонули. В дымоход устремилось светло-желтое облачко, напоминающее пыльцу.

– А теперь, – обратилась Грейс к Зази, указывая на завернутые в шарф темные фиолетовые соцветия, – почему бы вам не добавить волкобой, дорогая?

– Да, конечно. – Зази взяла цветки обеими руками и, смеясь, бросила в зелье.

Желтоватый дым раскрасился пурпурными и золотыми струйками.

Конни наблюдала за происходящим с нарастающим чувством, что все это нереально. Время для нее замедлилось, когда Грейс попросила Сэма встать у камина и поставила Зази напротив него. После этого мать перевела радостные и сверкающие глаза на дочь.

– У нас все готово, – объявила она.

Конни подошла к очагу. Ей казалось, будто она парит над полом.

Густое и маслянистое зелье в кастрюле блестело, как расплавленный деготь. Поднимающийся дым был насыщенным и пурпурным. Конни склонилась ниже. Испарения странно пахли – смесью ароматов океанического бриза и расщепленных молнией гнилых бревен.

– Ладно, – сказала она. – Моя очередь.

Конни вытянула руку с увядшим цветком белены над бурлящей жижей.

– Возьмите меня за руки, – попросила Грейс Зази.

Женщины соединили руки вокруг Сэма, словно дети, водящие хоровод вокруг елки.

Конни разжала пальцы. Пока цветок белены медленно опускался в варево, вращаясь и дрейфуя на вздымающихся испарениях, она старалась прочесть заклинание, которое Темперанс спрятала в стене почти два столетия назад.

– Как заполняет он собою море…

Слова эхом отзывались в голове Конни, но она не могла понять, то ли это сказывалось психотропное действие пасленовых, то ли Грейс с Зази повторяли за ней строку. Цветок белены исчез в вареве, дым приобрел стальной оттенок и сгустился до такой степени, что перестал вмещаться в дымоход и частично улетал под потолок.

– Так затвердеет в небесах, – продолжила Конни.

Затем потянулась к торбе, достала фотографию Клодетты и глянула на нее в свете танцующего пламени.

Несмотря на то что Конни стояла у камина, у горячего огня, ей вдруг стало холодно. Словно она находилась не здесь, в столовой, а где-то далеко. Чем дольше Конни глядела на сомкнутые веки малышки и крошечные кулачки, тем холоднее ей становилось.

Конни бросила фотографию в кастрюлю, только чтобы больше ее не видеть. Орлиный камень на запястье зазвенел.

Фотография опустилась на маслянистую поверхность зелья и задержалась на ней. Края начали постепенно скукоживаться. Амбулиновый слой на лице девочки запузырился, отклеиваясь от картонной подложки, и в этот момент Конни ощутила, как по затылку у нее скатывается ледяная капля.

Она глянула наверх: с одного из стропил свисала сосулька.

Конни тяжело сглотнула и потянулась за плацентой, помещенной в треугольный конверт.

– И повинуясь высшей воле…

Она зажала плаценту двумя пальцами и подняла над кипящим зельем, которое загустело настолько, что напоминало мазь.

Некоторое время Конни сражалась с собой, но так и не смогла разжать пальцы. Что-то ее остановило. И не только режущая боль, что пронзила руку. К этому она была готова и даже уже привыкла.

Конни поняла, что боится. Темперанс таким образом испортила погоду на целый год. Год без лета. Ее эгоизм вынудил фермеров покинуть угодья и погрузил Новую Англию в голод и нищету. Поселениям пришлось сместиться в глубь континента – в штаты Нью-Йорк и Огайо. Да, Темперанс получила желаемое, однако какой ценой? За ее шалость расплачивался целый мир на протяжении нескольких поколений.

Стоило ли оно того?

Руки Сэма свободно болтались по бокам, а его лицо излучало тепло и доверие. Он улыбнулся Конни, и его улыбка говорила: «Никто бы не поверил в такое, кроме меня».

Страх Конни мигом развеялся. Боль жгла ее нервы, но ей было все равно.

Она разжала пальцы, и плацента медленно полетела в варево.

Пасть маслянистой массы поглотила ее в мгновение ока. В ту же секунду насыщенный черный дым обрел молочные переливы. В нем словно присутствовали все цвета сразу, и в то же время из них нельзя было выделить ни одного. Каминные кирпичи за дымовой завесой побелели от мороза.